Ничего, кроме личного - Лана Барсукова

– Я не жду благодарности, это просто моя работа, – скромно ответил следователь, строя рожицы своему изображению в зеркале. Настроение было ребячески озорное.

– Разумеется! Все мы служим, как можем. Но если как-то зайдет разговор, при случае, всяко же бывает… Как говорится, мир тесен… Вы уж не забудьте и мой скромный вклад в это дело.

– О чем речь? Конечно! – бодро пообещал следователь, показывая изображению фигу.

«Хрен тебе! При таких доказательствах и идиот бы обвинительный приговор дожал», – подумал он, скривившись.

– Ну все, побегу. Перерыв заканчивается. Еще раз поздравляю.

– Взаимно.

Оба собеседника с чувством глубокого удовлетворения закончили разговор и стали ждать окончания спектакля с заведомо известным финалом.

Правда, прокурору не понравилось, как заблестели глаза адвоката, вернувшегося после перерыва. «Как будто покурил чего», – подумал он.

Адольф Абрамович не курил. Он умел обходиться без таких примитивных допингов. Только ему известными способами он привел в себя в состояние полной боевой готовности, которое делало его неотразимым.

Наконец ему предоставили слово.

Вся энергия, сэкономленная в повседневном общении, где он цедил слова и скупился на эмоции, прорвалась каскадом экспрессии и красноречия, где каждое слово было на месте, разнося доводы прокурора в щепы.

– Уважаемый суд, мне странно наблюдать за происходящим. Мне стыдно и больно быть участником действа, где покойного чиновника лишают всех человеческих качеств, объявляют бездушной функцией жажды наживы. Что знаем мы об этом человеке, чтобы так вульгарно и примитивно судить о его мотивах? Неужели мы готовы воспользоваться смертью, запечатавшей его уста?

– Протест! Это к делу не относится, – выкрикнул прокурор.

Судья проснулся от первых же слов адвоката. Ему стало любопытно.

– Протест отклоняется, – сурово сказал он.

– Спасибо, ваша честь. Мне прискорбно осознавать, до какой низости опустились наши следственные органы, утаившие от суда истинный мотив поступков этого человека. Без знания мотивов поведение не может получить верную интерпретацию. Это азбучная истина. Между тем от суда это скрыли. Что это: невнимательность или преступная халатность? А может быть, злой умысел с целью дискредитации российского правосудия?

В зале прошелестел шумок изумления. Судья окончательно проснулся.

– Прошу выразить вашу мысль яснее. О чем идет речь? – спросил он.

Адольф Абрамович выдержал эффектную паузу.

– Тихон Ерофеевич был гей.

Публика замерла. Все стихли, боясь пропустить хоть слово. Невоспитанные люди приоткрыли рты. Воспитанные прикрыли приоткрытые рты рукой.

Адольф Абрамович продолжал:

– В зале присутствуют сестра покойного чиновника и сослуживец, Петр Петрович, которые могут подтвердить суду этот факт. Почему это обстоятельство было упущено следствием? Как мы можем судить о мотивах человека, которому прокурор отводит ключевую роль в организации мошеннической схемы, ничего не зная о нем?

– Протестую! Гейство к делу не относится, – закричал прокурор. Происходящее не нравилось ему с каждой минутой все больше.

– Протест отклонен, – поспешно сказал судья. Он досадливо посмотрел на прокурора, как на муху, которая мешает смотреть сериал.

– Ваша честь, – обратился адвокат к судье, – позвольте спросить вас. Вы любили? До обморока, до душевных спазмов, до готовности бросить мир к ногам любимой женщины? До полного самоотречения и самоуничтожения? Как любил герой «Гранатового браслета»? Как любил Ромео и Сирано де Бержерак?

Судья обалдел. Так он, разумеется, не любил. У него была устойчивая психика, иначе он бы не работал судьей. Он промычал нечто неопределенное, давая понять, чтобы адвокат продолжал.

– Наш разум бессилен осознать всю ту боль, которая выпала на долю покойного Тихона Ерофеевича. Имя этой боли – безответная любовь!

В зале повисла тишина. Это была особая тишина, готовая разразиться чем угодно – смехом, криками, аплодисментами. Все зависело от дальнейших слов адвоката.

– Да, вы не ослышались. Любовь! Скромный чиновник федерального ведомства, вынужденный скрывать свою сексуальную ориентацию, влюбился, как мальчишка. В кого?

Адольф Абрамович выждал самую долгую паузу в истории театрального искусства. Судья глазами молил продолжения.

– Тихон Ерофеевич влюбляется в скромного бизнесмена, в Антона Петухова.

Зал секунду молчал, словно нокаутированный, а потом взорвался. Раздались смешки и неодобрительные выкрики. Какой-то смельчак даже свистнул. От былого сочувствия не осталось и следа.

Адольф Абрамович ждал такую реакцию. Он был к ней готов.

– Вот видите, ваша честь! Происходящее в зале суда служит лучшим доказательством моей правоты. Общество не готово принять любовь гея за светлое чувство. Наше общество больно гомофобией. В нем нет сострадания к человеку, который чем-то отличается от постылой и догматичной нормы. «Ату его!» слышалось Тихону Ерофеевичу в шуме толпы. И он скрывал свою сущность, страдал.

Судья заерзал. Он угадывал, что его втягивают в резонансное дело со всей этой новомодной толерантностью. Стало страшно не попасть в нужное русло. Времена мутные. Не хватало еще огрести по линии сексменьшинств.

– Страдания чиновника были безмерны, – продолжал адвокат. – Он любил со страстью Ромео, но тот был вознагражден ответной любовью. А Тихон Ерофеевич? Он понимал, что между ним и Петуховым природа прочертила роковую черту! Они по разные стороны биологической пропасти. Что он мог? Молчать о своих чувствах. Молчать и по мере сил творить добро для этого человека. Да! Он злоупотреблял должностными полномочиями! Он нарушил незыблемые принципы конкурентного рынка, создав для господина Петухова исключительные условия в ходе приватизации элеватора. Да! И еще раз да!! Об этом убедительно говорил прокурор. Все документы вопиют об этом. Но где здесь мошеннический сговор, спрошу я вас? Где вина моего подзащитного Петухова? Разве виновата была Лаура в том, что ее полюбил Петрарка?

Прокурор увидел, как гримасничает лицо жены Петухова и решил, что у него от напряжения начинаются глюки. «Ну его! Здоровье дороже!» – подумал он и не стал перебивать адвоката.

Судья страшно нервничал. Он боялся, что его обвинят в предвзятом отношении к геям. Поэтому, сославшись на новые обстоятельства дела, он предложил адвокату прервать свою речь и дать возможность выступить свидетелям – Ольге Петровне и Петру Петровичу.

Те подтвердили версию Адольфа Абрамовича. Точнее, они смогли подтвердить только тот факт, что Тихон Ерофеевич был гей. Про объект его любви они, разумеется, знать ничего не могли. Он, как настоящий мужчина, молчал о своих душевных муках. На словах «настоящий мужчина» Петр Петрович усмехнулся так колоритно, что окончательно убедил судью в нетрадиционной ориентации Тихона Ерофеевича.

Судья лихорадочно соображал. Допустим, этот чертов чиновник был пидором. Допустим, свидетели это подтверждают. Но где доказательства этой, прости господи, любви? Почему мудак-следователь спихнул дело в суд, не проработав эту версию? Вернуть на дополнительное расследование?

Чтобы выиграть время для размышлений, судья предложил Адольфу Абрамовичу продолжить выступление.

И тот перешел к заключительной части своей звездной речи:

– Думаю, что у суда возникает закономерный вопрос: почему эта версия не нашла отражения в ходе следствия? И тут я вынужден огласить неприятную деталь, расставляющую все точки над «и». Дело в том, что следователь, занимающийся этим делом, имел личный интерес в том, чтобы отобрать собственность у законных владельцев.

Прокурор вспотел.