Последняя сказка цветочной невесты - Рошани Чокши

устроят гнёзда в наших ртах. Из наших глазниц прорастут розы, и мы будем сшиты воедино. И я никогда не оставлю тебя, а ты не оставишь меня…

Она кинулась вперёд.

Внезапный рывок её тела ошеломил меня. Я и забыла, как быстро она могла двигаться. Когда мы бегали наперегонки ещё в детстве, она всегда выигрывала. Лезвие расплылось в её руке.

Я отступила.

В тот миг я думала о пиршествах, о Судьбе, разворачивающейся в па, пока её ступня ещё не коснулась деревянного пола. Каблук Индиго поскользнулся на луже, и она рухнула за край каменной башни. Потрясённо ахнула почти по-детски. Она выгнулась над камнями, и волосы разметались за её спиной, а стеклянная пасть гроба разверзлась далеко внизу. Лезвие со звоном ударилось о дерево, и дождь бил о металл, а я устремилась к ней, потому что любила её.

И знала, что всегда буду любить её, пусть она вредила мне. Пусть она держала нож у самого моего горла. Возможно, именно поэтому, ведь никому другому не было дела.

Я протянула ей руку, но Индиго не приняла её. А когда я попыталась остановить её падение, она потянулась к волосам, что не были моими. Индиго собиралась забрать меня за край, чтобы мы упали вместе, но в тот миг каблук Судьбы с грохотом приземлился. Скорбь Иного Мира была воем грозы, когда Индиго упала, а накладные волосы, которые я забрала у Тати, струились из её кулака.

Она не издала ни звука, и я закричала за нас обеих. Я кричала, пока не услышала стук её черепа, а потом онемела. Замерла. Зажмурилась и снова открыла глаза, снова и снова, чтобы распахнуть иную реальность, но меня замкнуло в этой.

Холодный дождь струился по моей шее. Теперь я была открыта, и рваные края остриженных волос слиплись от влаги.

– Волосы – это память, – говорила Тати. – Это – огромная жертва, но ради чего, дитя? Что ты надеешься обрести, потеряв всю ту жизнь?

Тогда я молчала. Вспоминала, как мы с Индиго играли у бассейна, охотились за русалками в ручье, паковали чемоданы для отбытия в Иной Мир и думали, как мы перенесём на край мира тяжёлый серебряный самовар Тати.

– Свободу.

Дождь наполнял рот Индиго. Распахнутые глаза смотрели перед собой. Волосы разметались лужей чернил, переливаясь через края золочёного гроба, прервавшего её падение. Её тело уже оказалось наполовину внутри.

Я знала, что ей не понравятся любые проявления неряшливости, и отказывалась оставить её вот так.

Индиго была тяжёлой, но я положила её внутрь и бережно уложила слипшиеся от крови волосы по её плечам. Хотела рассыпать по её телу розовые лепестки, но те сморщились от дождя и липли к коже, поэтому я отёрла ладони о её платье. Сложила ей руки и закрыла веки, а когда отстранилась, то нигде не могла найти маленький мешочек для жертвы, в котором остались срезанные пряди моих волос. В воздухе пахло Индиго – яблоками и солью, – и этот запах лип ко мне.

Когда всё было закончено, я смотрела, как дождь осыпает бриллиантами стеклянный гроб, а потом ушла. Споткнулась о мысль, куда же теперь идти без Индиго. Я хотела покончить с нами, но не хотела, чтобы конец был таким.

У врат в Иной Мир я сняла свой ключ в форме скворца и закрыла их, а потом ещё долгое время стояла там, удерживая ладонь на железной ручке.

Я не понимала. Словно сквозь дымчатое стекло я видела вещи, которые мне ещё предстояло ощутить, – гнев за то, что она покинула меня, тогда как это я должна была покинуть; тошнотворное чувство облегчения, что она никогда не обнаружит мой рюкзак и пару кроссовок, которые я спрятала под лестницей в подвал; боль, рассекающую сердце надвое, от осознания, что мы больше никогда не свернёмся рядом, читая книгу, – когда я удерживала корешок, а она листала страницы; мечту о горячем шоколаде и пирожных, форма которых рождалась в нашем сознании.

Сквозь железную решётку я смотрела на дуб, на башню, на небо. Иной Мир наблюдал и плакал, и ничего не делал.

– Я думала, ты любишь нас, – срывающимся голосом проговорила я. – Или может быть, я просто не понимаю твоей любви.

Скорбящий ветер поколебал деревья.

«Ты поймёшь».

Я пока не понимала, куда иду.

Меня тянуло лишь туда, где не было Иного Мира, и потому я не заметила, что пиршество и веселье окончились. Смутно я осознавала отсутствие гостей, перевёрнутые шатры. Периодически под ногами хрустело стекло. Песня, слова которой я не знала, играла для измождённой публики, среди которой были либо пьяные, либо друзья пьяных и неподвижных.

– Индиго! Эй!

Мой желудок сжался. Я обернулась и увидела Алию. Она всегда держалась со мной дружелюбно – не как другие девчонки, которые изображали дружелюбие, а потом сплетничали о нас с Индиго за спиной. Алия переезжала в Нью-Йорк, где поступила в киношколу, и сегодня выглядела так, словно ограбила школьную театральную мастерскую. В волосах у неё были рога, а тёмные руки покрывали блёстки. Она направилась ко мне, и я всё ждала, когда же она поймёт, что я – не Индиго. Но её взгляд оставался ясным.

– Просто хотела поблагодарить тебя за потрясную вечеринку! Даже жаль, что приглашение я получила только в конце выпускного, эх… О, а где Лазурь?

Я сморгнула.

– Что?

– Она что же, уже ушла домой? – спросила Алия, привставая на цыпочки и глядя мне за спину.

Я потрясённо уставилась на неё. Подруги Алии позвали её. Две из них тащили под руки парня, голова которого была безвольно откинута. Вместе они медленно шли к выходу.

– Да, не очень он хорошо выглядит. – Алия тихо рассмеялась. – В любом случае, огромное спасибо!

Она развернулась и побежала к друзьям. Я смотрела ей вслед и почти сказала: «Я – Лазурь». Но моё собственное имя, даже в мыслях, на вкус было словно кислота.

В недрах моего черепа раздалось тихое гудение, когда я вошла в Дом Грёз. Дом молчал, даже часы остановились. Впервые Дом был безмолвным и отстранённым. Я чувствовала, что он старается держать дистанцию между нами и всё же наблюдал – так кот наблюдает за чужаком.

Чувство неправильности захлестнуло меня. Волоски на шее встали дыбом, когда я поднималась по ступеням. Взгляд Алии был таким уверенным. Поднимаясь, я тянулась ко всем тем мгновениям, когда Тати говорила, что любит меня. Эти моменты жили в потайной комнате в моих костях, и сейчас, стоя перед закрытой дверью к ней в спальню, я чувствовала,