Компас - Матиас Энар

Единственное имеющееся у нас изображение Мусы Тамбура сделано в этом лагере. Речь идет о пропагандистском фильме, рассчитанном на мусульман, где снят наступающий в конце Рамадана праздник Ид,[451] отмечавшийся 31 июля 1916 года. Почетными гостями на нем стали родовитый пруссак и турецкий посол в Берлине. Мы видим, как Муса Тамбура вместе с тремя своими товарищами готовит ритуальный костер. Пленные мусульмане сидят, немцы с залихватскими усами стоят. Камера задерживается на гуркхах, живописных одеждах сикхов, марокканцах, алжирцах; с отсутствующим видом стоит посол Порты, а германский князь с любопытством и совершенно по-новому смотрит на бывших вражеских солдат, которых хорошо было бы подтолкнуть к массовому дезертирству или восстанию против колониальных властей: создатели фильма старались показать, что Германия является другом ислама, равно как и другом Турции. Годом раньше, в Стамбуле, востоковеды Германской империи в надежде взбунтовать колониальные войска против своих хозяев составили на классическом арабском языке текст, призывавший мусульман всего мира к джихаду против России, Франции и Великобритании. Отсюда съемка, которую Муса Тамбура, похоже, не замечает, полностью поглощенный разведением костра.

В образцовом лагере Цоссен делают и издают в пятнадцати тысячах экземпляров газету, скромно названную «Джихад», «газета для военнопленных магометан», выходящая параллельно на арабском, на татарском и на русском; вторая газета, «Кавказ», предназначена для грузин, а третья, «Хиндустан», на двух языках: урду и хинди. Переводчики и редакторы этих печатных изданий — пленные, востоковеды и «аборигены», оправдывающие германскую политику, большинство из них выходцы из провинций Оттоманской империи. Знаменитый археолог Макс фон Оппенгейм отвечал за публикации на арабском. Министерство иностранных дел и Военное министерство даже надеялись после столь желанного «обращения» солдат колониальных армий «повторно использовать» их в новой священной войне.

Мы толком не знаем, насколько реальным оказался немецкий джихад в сопредельных территориях; скорее всего, он практически свелся к нулю. Неизвестно даже, дошло ли это немецкое воззвание, например, до Баба Тамбура, находившегося в Джибути. Баба не знал, что его брат против своей воли принимает участие в немецкой затее; он представлял его, мертвого или живого, на фронте, эхо которого через цензуру долетало до границ Красного моря: героизм, слава и жертва — вот так Баба представлял себе войну. Он уверен, что там, во Франции, его брат доблестно сражается и стал героем. Но сам он чувствует неуверенность, желание попасть на фронт соседствует с дурным предчувствием. Наконец в начале декабря 1916 года, когда Мусе в Берлине грозила студеная зима, Баба узнал, что его батальон отправляют через Порт-Саид и Суэцкий канал в метрополию, на фронт. Батальон — 850 стрелков, которые в конце декабря должны погрузиться на пакетбот «Атос», принадлежащий Компании морских перевозок, красивый, почти новый корабль, 160 метров в длину и водоизмещением 13 000 тонн, следующий из Гонконга с грузом на борту; груз — это 950 китайских кули, уже занявшие помещения трюма; в результате отъезд состоится только в начале февраля, в то время, когда в Берлине Муса болеет, кашляет и мерзнет, непривычный к холодной прусской зиме.

Четырнадцатого февраля 1917 года «Атос» покинул Порт-Саид и через три дня, как раз когда стрелки, разместившиеся в каютах третьего класса, начали привыкать к свирепствующему морю, в нескольких милях от острова Мальта, встретил на своем пути немецкую подводную лодку № 65, выпустившую торпеду прямо в его левый борт. Нападение стоило жизни 750 пассажирам, и в их числе Баба, для которого вся война свелась к ее внезапному концу, безжалостному, ужасному взрыву и последовавшим за ним крикам боли и паники, а вскоре вода, затопившая трюмы, межпалубные пространства и легкие, поглотила и крики, и тела. Муса никогда не узнает о гибели брата, потому что спустя несколько дней сам умрет от болезни, в плену, в госпитале лагеря Цоссен, а если верить «типу смерти», указанному на его карточке, он «умер за Францию», и это единственный след его страданий далеко от дома, в лагере Полумесяца.

Какое безумие эта первая война, реально ставшая мировой! Как ужасно умереть в темном трюме! Я спрашиваю себя, существует ли до сих пор на юге Берлина, на песчанистых низинах, рассеченных озерами и испещренных болотами в районе Бранденбурга, джихадистская мечеть. Надо бы уточнить у Сары, действительно ли это одна из первых мечетей в Северной Европе; впрочем, у войны немало загадочных последствий. Немецкий джихад свел вместе самым неподходящим образом ученых Оппенгейма и Фробениуса[452], военных, турецких и немецких дипломатов, вплоть до алжирцев в изгнании и протурецки настроенных сирийцев, таких как друз Шакиб Арслан[453]. Как и сегодня, священная война — это что угодно, только не война за духовность.