Компас - Матиас Энар

Снимок, сделанный на острове Ормуз, действительно прекрасен. Сара одаренный фотограф. В наши дни фотография — загубленное искусство, все фотографируют всех на телефоны, компьютеры, планшеты, и получают миллионы жалких изображений, испорченных неуместными бликами на лицах, выражение которых хотели подчеркнуть, смазанных кадров, далеких от совершенства, бессмысленных снимков, сделанных против света. Мне кажется, в эпоху пленочных аппаратов мы снимали аккуратнее. Но, скорее всего, я лью слезы над тем, что ушло навсегда. Похоже, моя ностальгия не лечится. Надо сказать, на этой старой фотографии я кажусь себе вполне привлекательным. Настолько привлекательным, что матушка отдала увеличить ее и вставила в рамку. Синяя рубашка в клеточку, коротко подстриженные волосы, солнечные очки, правый кулачок подпирает подбородок, настоящий мыслитель на фоне ослепительно-голубого неба, а впереди плещутся синие воды Персидского залива. Вдали виден иранский берег и порт, наверняка Бендер-Аббас; справа от меня остатки красно-коричневых стен разрушенной португальской крепости. И пушка. Насколько я помню, там была еще одна пушка, но на фотографии ее нет. Это было зимой, и мы очень радовались, что уехали из Тегерана, где несколько дней подряд шел густой снег, а затем волна холода сковала город ледяной броней. Джуб, канавки по краю тротуаров, заполнились снегом и стали невидимы, превратившись в отличные ловушки для пешеходов и даже для автомобилей: то тут, то там виднелись завалившиеся «пайканы»[411], въехавшие на вираже передними колесами в эти маленькие речушки. На севере Ванака[412] при порывах ветра на улице Вали-Аср высокие платаны теряли тяжелые, покрытые ледяной коркой плоды, больно ударявшие прохожих. В Шемиране[413] царила расслабленная тишина, пропитанная запахами горящих дров и угля. На маленьком базаре на площади Таджриш все искали укрытия от ледяного ветра, что, стекая с гор, струился по долине Дарбанд. Даже Фожье отказался от прогулок по паркам; вся северная часть Тегерана, начиная от проспекта Энгелаб, замерзла и покрылась снегом. На этом проспекте, ближе к площади Фирдоуси, находилось туристическое агентство; Сара взяла билеты на прямой рейс до Бендер-Аббаса на самолет новой авиакомпании с поющим названием «Ария-Эйр», эксплуатирующей потрясающий Ил тридцатилетней давности, переоборудованный «Аэрофлотом», где надписи все еще оставались на русском; я укорил Сару за идею экономить на спичках, рискуя собственной жизнью, чтобы выиграть несколько сот риалов на разнице цен; вспоминаю, как в самолете талдычил ей, что на спичках не сэкономишь, что ты мне это напишешь, напишешь не меньше сотни раз: «Я больше никогда не буду путешествовать левыми авиакомпаниями, использующими советскую технику», она смеялась, холодный пот, которым я обливался, вызывал у нее смех, а меня при взлете охватил мандраж, потому что самолет дрожал так, словно готов был развалиться на части уже на взлетной полосе. Но все обошлось. На протяжении двух часов полета я внимательно прислушивался к окружающим шумам. Когда же этот утюг с легкостью индюшки, свалившейся с насеста, наконец приземлился, меня снова прошиб пот. Бортпроводник объявил, что за бортом двадцать шесть градусов по Цельсию. Солнце нещадно палило, и Сара очень скоро начала проклинать свое исламское пальто и черный платок; Персидский залив являл собой белесое скопище тумана, чуть синеватое книзу; Бендер-Аббас, плоский город, вытянувшийся вдоль берега, широким, высящимся над водой бетонным молом уходил далеко в море. Мы пошли в гостиницу, оставить багаж; здание выглядело абсолютно новым (лифт, высветивший десять этажей, яркая роспись), но комнаты оказались совершенно запущенные: старые шкафы со сломанными дверцами, потертые ковры, покрывала, испещренные прожогами от сигарет, шаткие ночные столики и помятые ночники у изголовья. Позже мы выяснили историю этого отеля: он действительно занимал новое здание, но его оборудование (стройка, вероятно, съела все деньги его владельца) просто перекочевало как есть из прежнего заведения, и, как мы узнали у портье, мебель еще и пострадала при переезде. Сара тотчас усмотрела в этом великолепную метафору современного Ирана: постройки новые, рухлядь прежняя. Я бы не возражал против бо́льшей благоустроенности, даже красоты, которая в центральной части города Бендер-Аббаса отсутствовала полностью: требовалось недюжинное воображение, чтобы признать в нем античный порт, где останавливался Александр Македонский по дороге в страну ихтиофагов, бывший португальский Порто-Коморао, пристань для индийских товаров, портовый город, отбитый при поддержке англичан и названный Порт-Аббас в честь шаха Аббаса[414], государя, отвоевавшего для Персии порт на берегу Ормузского пролива вместе с одноименным островом, положив, таким образом, конец лузофонии[415] в Персидском заливе. Португальцы называли Бендер-Аббас портом креветки, и, когда наши чемоданы доставили в эти ужасные номера и Сара надела более легкое, хлопковое мусульманское пальто кремового цвета и спрятала волосы под цветастым платком, мы отправились на поиски ресторана, где можно попробовать огромные белые креветки из Индийского океана, которые мы видели, когда их, блестящих от сковавшего их льда, выгружали на прилавок торговца рыбой на базаре Теджриш в Тегеране. Tchelow meygou — рагу из этих десятиногих водоплавающих — оказалось действительно пальчики оближешь. Пройдясь по берегу, мы убедились, что в Бендер-Аббасе нечего смотреть, кроме череды более-менее современных жилых домов; на берегу повсюду встречались женщины в традиционной одежде и масках из расписной кожи, придававших им грозный вид коварных участников зловещего бала-маскарада или злодеев из романов Александра Дюма. Базар ломился от множества сортов фиников из провинций Бам и Керман, горы фиников, сушеных и свежих, темно-коричневых и светлых, чередовались с красными, желтыми и черными пирамидами острого перца, куркумы и кумина. Посреди мола тянулся пассажирский причал, понтон, выдававшийся на сотню метров в море, где песчаное дно с легким уклоном препятствовало судам с глубокой осадкой подходить к берегу. Самое интересное, что тяжелогруженые суда туда и не приставали, только маленькие катера и оснащенные огромными навесными моторами узкие лодки, похожие на те челноки, которые, как мне кажется, Стражи революции[416] использовали во время войны для нападения на танкеры и грузовые суда. Чтобы сесть в лодку, приходилось спускаться в нее с понтона по металлической лесенке. Набережная служила лишь местом сбора потенциальных пассажиров. По крайней мере, тех, кто хотел (а таких было немного) отправиться на остров Ормуз: желающие ехать на Киш или Кешм, два больших, расположенных по соседству острова, занимали места на комфортабельных паромах, что побудило меня осторожно спросить Сару: «Послушай, а почему бы нам не поехать на Кешм?», но она не удостоила меня ответом и с помощью матроса начала спускаться по трехметровой лестнице в подпрыгивавший на волнах баркас. Чтобы придать себе мужества, я вспомнил об австро-венгерской судоходной компании Ллойда, гордые корабли которой уходили из Триеста бороздить моря земного шара, а также об одномачтовых спортивных швертботах, которые я когда-то пару раз швартовал на озере Траунзее. Единственное преимущество запредельной скорости нашего баркаса, у которого вал двигателя и винт касались воды, а нос высоко задирался к небу, заключалось в сокращении времени в пути, которое я провел, вцепившись в кромку борта и изо всех сил стараясь не упасть то назад, то вперед, и так каждый раз, когда крохотная волна угрожала превратить нашу лодку в своенравный гидроплан. Совершенно очевидно, что капитан-камикадзе — он же единственный член экипажа — раньше пилотировал реактивный самолет и провал задания (самоубийство) не давал ему покоя даже спустя двадцать лет после окончания конфликта. Я совершенно не помню, как мы пристали к острову Ормуз, что подтверждает мое волнение, но зато прекрасно помню португальский форт, куда ужасно хотела попасть Сара, его широкую, квадратную, с провалившейся крышей башню из красных кирпичей, светлых и темных, две невысокие стены со стрельчатыми арками и старинные ржавые пушки, развернутые к проливу. Остров напоминал большой засушливый холм, скалу, с виду пустынную; и все же там отыскалась деревушка, несколько коз и Стражи революции; вопреки нашим опасениям пасдарановцы в песочного цвета форме не стали обвинять нас в шпионаже, а, напротив, оказавшись словоохотливыми, объяснили нам, по какой дороге можно обогнуть форт. Представь себе, говорила Сара, каково было португальским морякам в XVI веке жить здесь, на этих камнях, и охранять пролив. Или напротив, в Порто-Коморао, откуда доставляли продукты, необходимые солдатам и ремесленникам, все, включая воду. Не сомневаюсь, именно здесь впервые прозвучало слово ностальгия. Провести несколько недель в море, чтобы потом оказаться на этом островке, во влажном жарком климате Залива. Очень одиноко…