В свободном падении - Антон Секисов

перевернулась, быстро взгромоздилась на меня верхом, страстная, пунцовая от желания или от стыда, откинула осыпавшиеся мне на лицо колкие волосы.

«We’re on our way, and we can’t turn back, cause it’s too late, too late, too late…» — пропел в моей голове сладкоголосый Моррисон. Я чувствовал, как приближается сладкая, неотвратимая бездна, куда несёмся мы со скоростью бешеной… Я сомкнул руки за её спиной и расстегнул её лифчик (легко и буднично даже… — подумалось тогда), тут же принялся за замочек юбки. Тот не поддавался никак, стоял на своём намертво.

«Стой, нет, прекрати, прекрати…» — сначала зашептала Наргиз сначала тихо, но потом ясно и отчётливо, а потом схватила меня за руку, убрала, слезла с меня, размахивая грудями, горячая и смущённая. Я остался лежать на спине, вдавленный в диван, задыхающийся.

Наргиз торопливо одевалась, повернувшись спиной. Бездна отдалялась стремительно, как будто и не было бездны никакой, тем более, неотвратимой… Я улыбнулся даже, хохотнул. Наргиз была очень серьёзна.

— Ты же понимаешь, — сказала она, — что ничего не может быть…

— Да, я как раз думал об этом, когда ты бросалась на меня, как хищный зверь…

— Никаких хищных зверей, просто… минутная слабость. — Наргиз выглядела смущённой, усталой, расстроенной. Я подошёл к ней, хотелось схватить её, повалить на диван силой, кровь кипела жгуче, но вместо этого обнял её, едва касаясь, пытаясь размеренно, глубоко дышать. «Я всё понимаю» — сказал ей на ухо, хотя, в общем, мало что понимал.

— Мне лучше уйти, — сказала Наргиз. Она была уже полностью одета. Даже жакет был на ней.

— Нет, пожалуйста, останься! — я сел на колени перед ней.

— Нет, совершенно точно, я должна уйти.

— Нет, и всё-таки, лучше будет, если ты останешься…

— Нет, я определённо должна уйти… — в таком разговоре мы провели несколько минут.

— Я останусь, только если ты больше не будешь распускать руки, — сказала Наргиз, вернувшись, наконец, на диван, усевшись на него скромненько, с краю.

— Нет, я буду распускать руки, такова моя мужская природа… а ты должна сопротивляться. Так уж устроен этот мир, каждый занимается своим делом…

— Тогда мне всё-таки лучше уйти. Насовсем…

— В каком это смысле? — возмутился я, ясно понимая, в каком это смысле. Я уже слышал подобную реплику как-то раз…

— Не провожай меня, пожалуйста, я ухожу, — Наргиз выскочила из комнаты, захлопнула за собой дверь. Я слышал, как там, за дверью, она шумно, неуспешно обувается. На глазах у меня навернулись слёзы, сами собой. Я подумал, что вот-вот разрыдаюсь, как Вадим, как слюнтяй, как жалкий идиот. Я взял себя в руки, это оказалось легко. Вышел в коридор, встал перед дверью: «Нет, Наргиз, ты никуда не уйдёшь». Наргиз смотрела на меня даже не удивлённо, а недоверчиво, пытливо, пытаясь понять, насколько я серьёзен, уверен в своих словах. Я был серьёзен. При вялом сопротивлении снял одетую на левую ногу туфельку. Взял её за руку и сказал: «Наргиз, мне очень хорошо с тобой. Поверь, мне достаточно того, что ты просто рядом со мной. Мне достаточно вот так, просто держать тебя за руку…» — я приблизился к ней.

— Правда? — захлопала она ресницами.

— Ну, быть может, целовать тебя иногда… — она обвила руками мою шею и поцеловала, как мне показалось, с благодарностью. Мы вернулись в комнату.

«Хочешь, посмотрим другой фильм?» — Наргиз кивнула, не отпуская мою руку, крепко держа. Очередную голливудскую блевотину? Ага! Свободной рукой я пощёлкал мышкой, поставил на проигрыватель новый фильм, и мы вернулись на диван. Смотрели его внимательно и тихо, не смеясь там, где смеяться были должны. Наргиз положила мне голову на плечо и обняла за руку, я гладил её по голове. В таком положении мы просидели весь фильм. В конце главный герой признавался главной героине в любви на пирсе, в то время как буйные волны бились о берег. Начались титры. Сдержанно зевая, я заметил, как слеза покатилась по щеке Наргиз. Наргиз плакала.

10

Огромное майское солнце заливало гостиную, тополиный пух кружился в его лучах, провоцируя аллергию и оседая на полу и на мне, невинными белыми катышками. Дни становились тёплыми и бесконечными.

Раскисающий у себя на дому Вадим отдал мне свою гитару, и теперь я упорно возился с ней часами, пытаясь сочинять. Надрываясь, стенали струны, едкий дым выщипывал глаза — отвернувшись от солнца, голый, я сидел посередине комнаты и творил.

Мои творения мне не нравились. Заказанные Вадимом агрессивные, злые песни не писались, зато писались романтические и вялые. Полные неги, расплывались в воздухе приторно-сладкие переборы, и вокруг них вздувались и лопались, как жвачные розовые пузыри, жеманные, сопливые, глупые слова песен.

Я вспоминал о нассисткой пионерии, о сальных губах Сергеева, о тортиках и витаминных коктейлях, как в чёрной дыре пропадающих в них, чтобы разбудить ярость, злость, дискомфорт. Но снова и снова возникала и всех затмевала Наргиз, а с ней и удушливый романтический флёр, отравлявший безвольный разум. Я чувствовал, что слаб, уязвим, безнадёжно влюблён.

Я звонил Филиппу, чтобы тот приехал и послушал мои песни, чтобы рассмеялся мне в лицо и, быть может, отхлестал по щекам, но в кои-то веки он был занят, делая последние приготовления к защите. От увязших в своих сердечных делах Киры и Вадима было ещё меньше толку.

И вот, я сочинял, вливал в себя вино и сочинял, сочинял всю эту романтическую муть, а потом, ближе к вечеру, покачиваясь, совершенно пьяный, я выходил на променад, шёл к парку Дружбы, к его зловонным прудам, сидел возле них, на траве, наблюдая закаты. Мелкие насекомые ползли по мне, в небе плыли облака, похожие на распоротые ватники. Местные рыбаки, пьяные до бреда, удили, местные подростки, пьяные тоже, ныряли с разбегу в водянистую жижу прудов. Выплывали они, визжа, мохнатые и зелёные, как чудовища, запутанные в протухшие водоросли.

Возвращаясь, я проходил мимо столба с обрывками объявлений. Крупные надписи цепляли глаза: «Срочно! Работа!», «Срочно! Ремонт», и «Срочно! Сдам комнату». Я останавливался и изучал их, обходя столб вокруг. Однажды ко мне подошёл седовласый азербайджанец с грустными глазами. Приоткрыв золотозубый рот, он уточнил: «Что, нужна работа?». Я отрицательно мотнул головой и пошёл домой. «Боже мой, сколько вокруг азербайджанцев» — думал я.

Поиски работы мне не удавались. Моё резюме, размещённое на сайте трудоустройств, никого, даже откровенных шарлатанов, не привлекало. Никому не нужен был несостоявшийся специалист по истории средних веков с богатым опытом таскания мешков и разгребания животного кала. И никто не нужен был мне — меньше всего мне хотелось