От Лукова с любовью - Мариана Запата

Господи.

Я не могла сидеть и вести себя так, будто со мной все нормально, когда это было не так. После съемки мне хотелось лишь одного – оказаться дома и расслабиться во время ужина, пока меня не станет клонить ко сну, но теперь… теперь у меня не было никакой возможности сделать это. Вообще ни малейшей возможности.

Я была такой кретинкой.

Боже, я была чертовой кретинкой, и я была виновата во всем. Если бы я была хорошим человеком, хорошей спортсменкой, может быть, все было бы иначе. Но это было не так.

Я должна была что-то предпринять.

Соскользнув с табурета, я было направилась прямо к входной двери, собираясь выйти на улицу, но на секунду замешкалась, завернув свою еду в полиэтиленовую пленку и поставив ее в холодильник.

А потом я схватила ключи и выскочила из дома, ощущая внутри себя вкус вины и отчаяния, наводивших на меня тревогу, заставлявших меня чувствовать себя дерьмом.

Я не знала, куда иду.

Я не знала, что я, черт побери, хочу сделать.

Но я должна была что-то сделать, потому что это… отвратительное чувство в моей душе разрасталось, разрасталось и разрасталось.

Мама была моей лучшей подругой, и она думала, что фигурное катание для меня важнее, чем она.

Неужели все, кого я любила, думали так же? Неужели я производила на них такое впечатление?

Фигурное катание делало меня счастливой, но оно не значило бы для меня так много, если бы мама, братья и сестры не поддерживали меня, не волновались за меня, не заботились обо мне и не любили меня даже в самые худшие моменты моей жизни. Когда я не заслуживала этого.

У меня горели глаза и горло, пока я вела машину, а губы пересохли, но я продолжала ехать. Прежде чем я поняла это, прежде чем я позволила себе больше, чем сглотнуть саднящим горлом и зажмуриться, я заехала на парковку у КЛ. Я даже не поняла, что я делаю, пока не оказалась там.

Разумеется, я должна была вернуться сюда.

Это было единственное, что было у меня, кроме них. И я была совершенно уверена, что не хочу ни о чем разговаривать с Руби, или с Тэйли, или с Джоджо, или с Себастьяном. Я была не готова почувствовать себя еще хуже, а, скорее всего, так оно случилось бы, если бы они попытались утешить меня или сказать, что все нормально.

Потому что все было совсем не так.

Я должна была отплатить за жертвы, принесенные когда-либо ради меня.

И я знала только один способ для этого.

В мгновение ока я вышла из машины и направилась к входной двери, намереваясь пройти в раздевалку. Я оставила сумку дома, но в моем ящике всегда лежала про запас пара коньков. На мне также не было моей любимой одежды, в которой я тренировалась, но… мне было необходимо выйти на лед. Я нуждалась в том, что всегда отвлекало мои мысли… даже если это было то, что разрушало мое тело и заставляло всех моих родственников думать, что они для меня на втором месте.

Меня мучило осознание того, что мне не следовало бы оставлять маму после того, как она наконец призналась в чем-то очень важном, но… Я не могла вернуться. Что, черт побери, я сказала бы ей? Что мне жаль? Что я не намеревалась внушать ей мысль о том, что она не важна для меня?

К тому времени, когда я вошла в раздевалку, она была почти пуста, там находились две девушки, помоложе меня, но ненамного. Они разговаривали, но я не обращала на них внимания, набирая код и открывая шкафчик. В рекордное время я сбросила обувь, схватила запасную пару носков, которую всегда оставляла там, и сунула ноги в ботинки, наплевав на то, что, возможно, пожалею о том, что не обмотала ноги бинтом, как обычно делала для того, что защитить кожу от острых краев поношенных ботинок.

Но мне было нужно растратить энергию. Мне было нужно прояснить мысли. Потому что если бы я этого не сделала… то не знаю, что бы я сделала. Вероятно, почувствовала бы себя еще большим дерьмом, чем уже была. Если только это возможно.

Игнорируя других девушек, находившихся в комнате, которые смущенно посматривали в мою сторону, поскольку я никогда не тренировалась так поздно, я как можно быстрее прошла на каток. К счастью, в восемь часов вечера на льду было всего человек пять. Маленькие дети уже ушли домой и улеглись спать, а подростки только собирались прийти сюда.

Но мне на всех них было насрать.

В ту секунду, когда мои коньки коснулись льда, я отключилась, покатившись у самого бортика, всего в нескольких миллиметрах от него. Я ехала все быстрее и быстрее, чтобы избавиться от этого дерьма. Прочь! Прочь, прочь, прочь! Мне нужно было запомнить, почему это было для меня так важно.

Не знаю, сколько кругов я проехала, набрав скорость конькобежца, но, когда я собралась перейти к прыжкам, я была уверена в себе. К прыжкам, для которых я не разогрелась. К прыжкам, которые мне незачем было делать, поскольку мое тело, пережив тяжелую тренировку, еще не восстановилось. Я выполнила тройной сальхов – который мы называем реберным прыжком, потому что ты не опираешься на зубец конька, ты отталкиваешься от задней части внутреннего ребра и приземляешься на другую ногу, на заднюю часть внешнего ребра, – а за ним – еще один. На выходе из четверного тулупа[25] я споткнулась, а затем повторяла его снова и снова, до тех пор, пока не приземлилась нормально. А потом я перешла к тройному лутцу, для которого я была уже слишком обессилена и перегорела, и поэтому, приземляясь, сильно ударилась задницей о лед. Я падала и падала, раз за разом, боль в ягодице отдавалась где-то в моем затылке, но я не обращала на нее внимания.

Я должна была приземлиться нормально.

Я обязана была это сделать.

Бедро болело. Запястье заныло от того, что я, как тупица, пыталась удержаться от падения. Я стерла кожу над лодыжкой.

И я продолжала падать. Снова и снова. Я падала.

И чем больше я падала, тем больше я злилась на себя.

К черту это. К черту все. К черту меня.

После очередного прыжка мне стало очень плохо, мой затылок коснулся поверхности льда, когда я, в конце концов, легла и, тяжело дыша, закрыла глаза, чувствуя себя дерьмом. Ярость с такой силой сжигала меня изнутри, что я ощущала ее почти повсеместно. Я сжала ладони в кулак и так сильно стиснула зубы, что у меня заболела челюсть.

Я не собиралась плакать. Я не собиралась плакать. Я не собиралась плакать.

Я любила свою семью. Я любила фигурное катание.

И я не умела любить их обоих.

– Вставай, Фрикаделька!

Не думала, что когда-нибудь смогу открыть глаза быстрее, чем в тот момент.

А когда я их открыла, то увидела склонившееся надо мной знакомое лицо, смутившее меня своими черными изогнутыми бровями. Не успела я моргнуть, как между льдом и мной появились также пальцы, пальцы, которые, покачиваясь, приближались ко мне. Я продолжала молча лежать на льду, а брови поползли еще выше.