От Лукова с любовью - Мариана Запата

Что он здесь делает?

– Пойдем, – сказал Иван, глядя на меня с непроницаемым лицом, которое я уже так много раз видела.

Я не встала.

Иван наклонил голову.

Я тоже, с трудом сглотнув, при этом у меня горело горло.

Вздохнув, Иван полез в карман, а потом, когда он вынул оттуда руку, между его указательным и средним пальцами была зажата конфетка «Хершиз Кис»[26]. Он опять вскинул брови, потряхивая зажатой в пальцах конфеткой. Какого черта он носит в кармане шоколадную конфету, было выше моего понимания.

Но я взяла ее, не отрывая от него глаз. Я развернула ее, как профи, и кинула в рот. Потребовалось примерно три секунды, чтобы сладость смягчила боль у меня в горле, совсем чуть-чуть, но стало легче.

– Теперь ты готова встать? – спросил он, когда конфета уже несколько секунд находилась у меня во рту.

Засунув ее за щеку, я покачала головой, не полагаясь на то, что мои губы правильно выговорят слова, и не желая жертвовать капелькой радости и утешения, принесенного ощущением сладости на языке. Во всяком случае, пока. У меня пульсировало в висках, чего я прежде даже не заметила.

Иван покачал головой, глядя на меня сверху вниз.

Я все еще молчала, пока шоколад таял у меня во рту.

– Я не стану возиться с тобой, если тебя стошнит, – сказал он через минуту, скрестив руки на груди и по-прежнему наблюдая за мной. Чего-то ожидая. Так я подумала.

Однако я не произнесла ни слова. Я просто продолжала сосать шоколад, не обращая внимания на холод за спиной, которая в конечном счете начала гореть от боли.

– Джесмин, вставай со льда.

Я облизала губы, пристально посмотрев на него.

Вздохнув, он откинул голову назад и посмотрел на стропила, вероятно, заметив баннер со своим именем, свисавший оттуда, и думая о том, что докатился до того, что вечером находится здесь, со мной.

Боже. Неужели все думают, что я – эгоцентричная дрянь? Даже он?

Когда он снова вздохнул, пульсация в моей голове стала еще ощутимее.

– У тебя есть три секунды для того, чтобы подняться, или же я утащу тебя отсюда, – произнес он, все еще задрав лицо к потолку, и, вероятнее всего, закрыв глаза, как делал обычно, если я хорошо знала его.

Наступила моя очередь моргнуть.

– Хотела бы я посмотреть, как ты это сделаешь.

Но в глубине души я понимала, что если он сказал, что утащит меня со льда, то, вероятно, так и сделает.

Прищурив глаза, он сказал, по-прежнему четко выговаривая слова:

– Хорошо. Я не потащу тебя. – Что-то в выражении его классического лица с очень легким налетом щетины на щеках насторожило меня, как будто я не могла в это поверить. Это было словно напоминание о том, кем мы были прежде. – Но начиная с этого момента у тебя есть две секунды для того, чтобы встать на ноги.

Или же повисло в воздухе.

Жжение в спине стало сильнее, у меня действительно болели спина и ягодицы, и, если честно, мне хотелось встать. Я бы поднялась, если бы была одна. Вполне возможно, что я направилась бы в раздевалку, если бы была одна.

Но теперь я рисковала кое-что отморозить, потому что была чертовски уверена в том, что не сделаю этого, поскольку он попросил меня.

А Иван, видимо, размышлял, так как его глаза леденистого цвета превратились в щелки.

Потом он начал отсчет.

– Две, – начал Иван, даже не предупредив меня.

Я не пошевелилась.

– Одна.

Я все равно не сдвинулась с места. Черт с ним. Мне пофиг.

Он сделал глубокий, глубокий, глубокий вдох и даже покачал головой, говоря:

– Последний шанс.

Я пристально посмотрела на него.

Он в ответ пристально посмотрел на меня и, в конце концов, пожал плечами:

– Ты напросилась. Запомни это.

Этот ублюдок намерен тащить меня по льду? Что за…

Иван нагнулся, сверля меня взглядом, и в тот момент, когда он дотронулся рукой до моей головы – а я повернула голову набок, чтобы укусить его за что-нибудь, до чего я могла дотянуться, если он решит волочить меня за волосы, – его рука проскользнула мне под плечи. Другой рукой он взял меня под колени, один быстрый рывок – я забыла, что этот мужчина построил свою жизнь и карьеру на том, что поднимал женщин, – и я оказалась у него на плече кверху задницей с болтающимися у него за спиной головой и руками.

Вот сволочь.

Будь выше этого. Будь выше этого. Будь выше этого. Не щипай его за гигантские яйца. Во всяком случае, пока.

– Иван, – сказала я ему, при этом мой голос звучал спокойнее, чем было у меня на душе, я только что заметила, что он, прежде чем выследить меня, надел коньки. Он ехал к бортику, и я не знала, куда мы направляемся. – Иван, опусти меня сейчас же, или я врежу тебе и не буду переживать по этому поводу.

– Фрикаделька, – сказал он точно так же спокойно и тихо, как и я. – Хотел бы я посмотреть, как ты это сделаешь, – заявил кретин, отвечая мне моими же словами, в тот же момент перехватывая мои лодыжки, судя по всему, своим предплечьем, и прижимая их к груди, пока я не сделала того, на что, по его мнению, была способна.

И он, как всегда, был прав.

– Иван, – повторила я тем же спокойным тоном, отчасти надеясь на то, что я из тех, кто стал бы орать и попытался бы укусить его за задницу, поэтому он должен опустить меня на землю. Я обещала прилично вести себя на публике. Однако все тем же спокойным и тихим голосом я проговорила: – Богом клянусь, опусти меня сейчас же.

В ответ? Тихое послышалось «нет».

– Иван.

– Нет, – повторил он, сходя со льда, хватая что-то, находившееся вне моего поля зрения, и продолжая идти… куда-то. Я не видела куда. Я видела лишь, что он не надел чехлы на коньки.

– Теперь я не шучу, – сообщила я ему, начиная по-настоящему злиться.

– Я тоже не шучу, – ответил он, крепче прижимая к себе мои лодыжки. – Я дал тебе шанс. Я дал тебе один шанс, а ты не захотела слушать или решила пойти по легкому пути, поэтому не злись на меня из-за своего упрямства.

Я сцепила руки, серьезно подумывая о том, чтобы укусить его за задницу, если смогу дотянуться до нее. Твою мать. Он сам напросился. Я была скорее из тех, кто мог дернуть за трусы, чем из тех, кто кусает за задницу, но я не собиралась засовывать руку в его штаны.

– Не знаю, что у тебя теперь случилось, но я приехал сюда, поэтому ты не будешь вести себя со мной, как избалованный ребенок, – сообщил он мне прежде, чем, тяжело дыша, подбросить меня на плече. – Господи Иисусе, какая же ты тяжелая.