Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

тот. – Я родителей любил и люблю… Я тоже городской житель, как и ты, и редко встречался с этой насекомой пакостью, как и с комарами. Лишь тогда, когда из Москвы выезжали на дачу, попадали в лес, когда отец охотился или бродил, что турист. Он был большой любитель природы, – сказал он грустновато, и Махалов посмотрел на него внимательно, ожидая, не скажет ли он что-нибудь еще. Но он больше ничего не сказал по этому поводу. Только показал ему обнаженные по локоть руки, все в красных пятнах. И стал их чесать.

– О, действительно, – подтвердил Махалов. – Только не расчесывай, ведь хуже будет. Нет, а у меня почти ничего не видно, хоть кусают иногда тоже чувствительно. Уж скорее бы отсюда дальше пойти.

Подготовка к операции по форсированию Днестра была уже закончена три дня назад, были сделаны замеры шлюпок этого лимана.

– Ты водку получил? – спросил затем Рыжков, поправив рукава гимнастерки и застегнувшись.

– Да, получил.

– Ну-ка, возьми еще мою. – Он встал и, взяв со стола флягу, протянул ее ему. – Тебе мало, может быть. Ванов подвернул ногу и сказал, что ты заменишь.

Давали им перед атакой по 250 грамм.

– Ненужно. Перед боем я не пью, чтобы голова была светлая.

– Ну, тогда так возьми, чтобы не мешала мне. А после боя опрокинем, если останемся в живых.

– Товарищ лейтенант! – весело воскликнул тут Махалов и заговорил с ним, как личность, хоть немного и нахальная, но все же не без царя в голове. – А почему бы не остаться нам в целости и сохранности, а? – И, послушавшись, небрежным, но ловким движением взял фляжку у него и подцепил ее к своему широкому тугому поясу, как бы выполняя, прежде всего его приказ, а никак не личную просьбу, – он был отходчив, но отнюдь не с таким человеком, говорил он себе. Он только теперь заметил, что командир писал письмо – лежало перед ним.

– Матери?

– Да.

– А матери не годится печаль описывать.

– Да, наши личные счеты должны быть сведены на нет; перед нами общий враг, – примирительно сказал Рыжков, дрогнув голосом.

– Есть? – Махалов взял под козырек по уставу, словно бы теперь соглашаясь с ним в том, что перед ним был общий враг, а его нужно было одолеть до конца во что бы то ни стало. И он был точно такого же мнения относительно своего главного занятия, из-за чего и находился здесь. Главное его занятие теперь было служение Родине в трудный для нее час, непосредственное участие в боях за ее освобождение от врагов; и, как патриот, он не мог остаться в стороне от того; и то, что осложняло это, он считал, было проходящим явлением, временным налетом, и только.

– Ты плаваешь хорошо? – спросил дальше лейтенант – еще миролюбивей.

– Вроде б на воде держусь.

– А я, признаться, слабо; я боюсь воды: раз всерьез тонул. Люди спасли. – И он улыбнулся беззащитной улыбкой детской, показывая ровные белые зубы.

И Махалову опять вспомнились довоенный Севастополь, море и улыбка одной кареглазой девушки. Почему она вспоминалась так ему в трудные моменты. Она являлась перед ним. И он вдруг говорил себе с удивлением: «Вот она! Вижу ее». И уж после этого легко преодолевал свои сомнения в чем-то. Так было всегда с тех пор. Ему было странно, как будто стыдно (он еще стыдился своих чувств, старался не выказывать их) и в то же время радостно в высшей степени.

– У тебя-то что с родителями?

– Не знаю. Мать эвакуировали.

– А отец?

– Погиб в сорок первом. На фронте.

VII

После дополнительного дневного сна как-то легко и быстро ходилось, думалось и делалось все-все под влиянием, должно быть опьянения своей лихостью и молодостью от предстоящей вскорости боевой операции.

К форсированию лимана, назначенного в полночь на двадцать первое августа, все успели, хотя и не без накладок, заблаговременно, не в спешке; ниже по течению Днестра произвели, как водится в подобных случаях, соответствующие замеры шлюпок, чтобы наиболее точно определить время подхода к цели – главным образом для взаимодействия с десантниками авиации и бронекатеров и затем прорыва катеров с танками. Предполагался как бы обхват Аккермана. Шлюпки, числом свыше четырехсот, предназначенные для проведения этой важной десантной операции, были складные фанерные плоскодонные; их, быстро рассредоточенные вдоль берега, подтянутые к воде, и развернули, как только завечерело и начали сгущаться вечерние тени. Каждая шлюпка брала экипаж в количестве двенадцати человек. Это значило: десант включал более четырех тысяч бойцов – автоматчиков – довольно внушительную десантную силу. Надо при этом учесть, что почти все участники его были уже обстреляны, обладали опытом высадки.

На воде за все и всех отвечал шлюпочный командир: он считался старшим, как капитан. И поскольку на Махалова теперь были возложены такие обязанности, он лишний раз – напоследок, перед самым выступлением – придирчиво проверил готовность своей шлюпки: хорошо ли она скреплена крючками в том месте шва, где она обычно складывалась пополам и где была резиновая прокладка, надежно ли вставлены в борта банки для сиденья, в исправности ли планширя – уключины для весел, в комплекте ли весла, и не дает ли днище течь. Так же слышно (и отчасти видно) хлопотали в последние минуты возле распластанных шлюпок и все остальные их командиры: ведь какой-нибудь недосмотр чего-нибудь мог бы дорого всем обойтись на воде да еще в жестоком ночном бою. Участия в нем, казалось, ждали слишком долго: была непростительная пауза тогда, когда десантники снова и снова тренировались в тылу, на высотке, которую всю излазили вдоль и поперек и которую возненавидели за это на всю жизнь.

Махалов, как и все его товарищи, уже был в одной тельняшке. Это было славной матросской традицией не нарушаемой никем: когда морская пехота ходила в атаку, она сбрасывала фланельки или гимнастерки, или робы, и оставалась в одних тельняшках и бескозырках, чтобы вызвать больше панику у гитлеровцев, смертно боявшихся лихих матросских атак, и в маскхалатных брюках – с еще пучками торчащей зеленой мочалки – под цвет травы (для маскировки); за широким поясом-ремнем торчали рожки автоматные, простой наган с барабаном, гранаты. Вид вполне внушительный. Как-никак могущий внушить агрессору должное уважение…

Помкомроты – лейтенант Рыжков – был с расстегнутым воротом гимнастерки, из-под нее виднелась тоже тельняшка; на нем надеты были брюки-галифе и легкие брезентовые сапоги, и был он подпоясан также матросским ремнем, как и все десантники. 18 августа вся подготовка к десанту была закончена. 20 и 21 августа наши вели обстрел к югу от гирла.