Про психов - Мария Илизарова

Откуда только во мне берется это самонадеянное знание о том, как правильно жить? К чему стремиться? Почему я просто не могу делать то, что мне нравится, почему мне всегда этого мало? Почему я не могу без подвигов и страданий?.. И ведь даже прекрасную даму успел себе найти. И не одну…

Костя вынул из кармана письмо Лоры и перечитал его еще раз. В первый момент, когда он только получил его, оно жутко разозлило. Ему захотелось бежать к ней, схватить ее, трясти, ругаться, доказывать, спорить, говорить, что все возможно и что все ее страхи беспочвенны и отчаиваться преждевременно. Ему хотелось целовать ее, крепко прижимать к себе, зарываясь в золотые волосы лицом. Дальше фантазия останавливалась, свет целомудренно мерк, и только ощущение волнения и радости сохранялось надолго.

Теперь же он внимательно вчитывался в ее слова. Лора безумна, это очевидно. Но она также самая удивительная женщина, которую он когда-либо видел, самая красивая и желанная. Но хуже всего, что при всем своем безумии она безжалостно точна и права. Их отношения невозможны, по крайней мере, сейчас. Я не готов, думал Костя. И она тоже. Мы никогда и не будем готовы. Я не могу представить, как мы будем жить, я даже не могу представить, как я снимаю с нее трусы, как мы занимаемся сексом. Не могу представить, как мы вместе едим и смотрим телевизор. Спорим, кто моет посуду. Что мы будем делать вместе? Следить за тем, чтобы другой вовремя принимал лекарства? Или отправимся в паломничество по России с благой вестью о Богине?

Есть еще Майя. Да, спасенная принцесса, храбрая Герда, готовая на самопожертвование. Какой большой соблазн прильнуть к ее надежному плечу и раствориться, доверить ей свою жизнь. Костя вспомнил, как, еще будучи одурманен лекарствами, он проснулся среди ночи от того, что Майя его целует. Не мог вспомнить, когда это было, время путалось, он даже не был уверен, что все это ему не привиделось, но то, что он помнил, – это было приятно. От нее сладко пахло духами и чистотой, ее теплые губы нежно прикасались к его губам раз, другой. Костя импульсивно потянулся к ней, в это мгновение желая удержать ее, притянуть. Майя, почувствовав, что он проснулся, отстранилась и заглянула ему в глаза. И то, что Костя в них увидел, полностью лишило его воли. Он увидел надежду, желание, жалость к нему, страх, что он оттолкнет ее, и еще… жадность. Тогда Костя просто смотрел на нее, завороженный и напуганный. Теперь он отчетливо понимал, куда их приведут такие чувства. Ему было с чем сравнивать. Похожие чувства он видел в глазах своей матери. Рядом с Майей я навсегда останусь маленьким и больным мальчиком, а она мне этого никогда не простит. Она будет управлять моей жизнью, а я либо подчиняться и наслаждаться комфортом, либо удирать и бунтовать. Мы оба никогда не забудем, как и где мы повстречались.

Конечно, мы описываем происходившее с Костей последовательно, но в тот момент Костя осознал все это и множество других отношений, переживаний и фактов своей биографии одновременно. Словно с высоты птичьего полета он увидел, как все обстоит и, главное, к чему его может привести то или иное решение.

Я не случайно оказался в дурдоме, понял Костя. Это мой шанс, может быть, мой последний шанс понять, что самое важное и чего я на самом деле хочу и могу.

Костя прижался коленками к горячей батарее, а лбом к холодному стеклу. Ему было тошно, страшно от того, что это мгновение ясности уйдет, и он опять окажется плывущим по течению или яростно сражающимся за идеи.

Костя чувствовал, что нет места, где бы он сейчас хотел быть, и нет человека, с которым он сейчас хотел бы поговорить, и нет Бога, которому он хотел бы помолиться.

Это была минута полного отчаяния и бессилия. Жизнь никогда не будет устроена так, как я хочу, никто не придет и не спасет меня. Лучшей жизни нет, потому что эта – единственная. И я не могу сделать это для других.

Костя закрыл глаза и начал считать свои вдохи и выдохи. Ему захотелось лечь, заснуть и забыть обо всем. Но он остался стоять. Постепенно его начала наполнять грусть, а с грустью пришло знание. Знание было простым и не приносило удовольствия. Но оно возвращало силы.

У меня есть призвание. Не каждому в жизни оно дано. Я – учитель. И пока это все, что у меня есть. Я должен учить детей. Но я не смогу делать это в своей школе. То, что произошло, – произошло. Я не смогу вернуться.

В тот момент в голове Кости начал рождаться пока еще смутный план. Впервые он задумывал что-то без вдохновения, зато в полном соответствии со своими возможностями и ограничениями.

С того утра он погрузился в размышления, отстранился от своих больничных друзей, вежливо, но безучастно общался с родителями. Был предупредителен с Майей, но старался избегать встреч с ней наедине. В его истории болезни дневник стал однообразен: «Спал и ел достаточно, режим не нарушал, общается выборочно, залеживается в постели».

8 марта

Косулин закончил диагностическое исследование, собрал свои материалы и направился в ординаторскую. Генеральша, подталкивая, уводила в сторону палаты больную, которую он посмотрел. Седая старая женщина была уверена, что нечестные служители полиции, используя электромагнитную передачу мозговых сигналов на расстоянии, пытаются отобрать у нее квартиру, проникают внутрь ее жилища и воруют блюдца. И вообще всячески пакостничают. Косулин долго ее смотрел, пытаясь понять, поздний это дебют шизофрении или органическое сосудистое расстройство с психотическими симптомами. Такая работа очень утомляет: пациентка выполняла задания медленно, инструкцию приходилось повторять по многу раз. Косулин раздражался, засыпал, старался не зевать в открытую. Они с Лидой опять поздно легли спать: обсуждали предстоящий отпуск, занимались любовью, наслаждались временем, проводимым вдвоем.

А потом еще Пашка вылез в скайп. Связь у Пашки была плохая, звонок все время прерывался. Косулин понял, что Пашка в какой-то тайской глуши участвует в организации реабилитационного центра для детей – жертв сексуального насилия. Куда-то делась Пашкина привычка покашливать и язвить, зато появилось много новых. Например, вставлять в речь иностранные слова. По осунувшимся щекам и загорелому лицу видно было, что адаптация дается Пашке нелегко, и все равно выглядел он неприлично довольным, с азартом рассказывая свои новости.

От сдержанных зевков челюсть сводило, глаза Косулина слезились, и в голову лезли нехорошие мысли. Должны быть какие-то дивиденды за такую работу, думал Косулин.

Вот найти бы такую бабульку, подписать с ней договор ренты и получить после ее смерти квартирку где-нибудь на Большой Никитской или на бульварах. А что, и ей хорошо, и мне приятно. Она доживет свой век в собственном доме, а не в интернате, и у меня будет что детям оставить. Конечно, могут нарисоваться родственники…

Уже седьмое марта. Пока на весну нет даже намека. Стоят сильные морозы, ветер только северный, но становится очевидным, что рано или поздно мир разморозится и станет тепло. Восьмое марта – выходной, и вся больница отмечает Международный женский день седьмого.

Ординаторская сегодня принадлежит Косулину. Паяц взял отгул. Он всегда берет отгулы на праздники, говорит, что природная вредность не позволяет ему искренне поздравлять других, а природная жадность предостерегает от бессмысленных трат на подарки.