Личный мотив - Клер Макинтош

— Подсудимая, встаньте, пожалуйста.

Я снова встаю и, когда секретарь просит меня представиться, называю свое имя.

— Считаете ли вы себя виновной?

— Считаю.

Голос мой звучит хрипло, и я откашливаюсь, чтобы прочистить горло, но больше меня ничего говорить не просят.

Юристы спорят о моем временном освобождении под обязательство вернуться в многословной витиеватой дискуссии, от которой у меня голова идет кругом.

— Слишком многое поставлено на карту — подсудимая сбежит…

— Подсудимая строго выполнила условия предыдущего временного освобождения — она будет по-прежнему придерживаться их…

— Мы должны рассматривать вопрос о пожизненном заключении…

— Мы должны рассматривать вопрос о ее жизни…

Они переговариваются между собой через судью, как поссорившиеся дети общаются через родителей. Их слова экстравагантно эмоциональны, они подкрепляются вычурными жестами, которые тратятся понапрасну перед пустой аудиторией. Они спорят о временном освобождении: держать ли меня в тюрьме до заседания Суда Короны либо отпустить дожидаться начала процесса домой. Я понимаю, что адвокат сражается за мое освобождение, и мне хочется дернуть его за рукав и сказать, что в освобождении я не нуждаюсь. За исключением Боу, дома меня никто не ждет. Никто по мне не скучает. В тюрьме я буду в безопасности. Но я сижу молча, сложив руки на коленях, не зная, как должна выглядеть со стороны. В принципе, никто на меня и не смотрит. Я невидимка. Я пытаюсь следить за перепалкой, чтобы понять, кто побеждает в этой войне слов, но очень быстро теряюсь в их театральной неестественности.

Наконец в зале суда водворяется тишина, и судья бросает на меня свой неулыбчивый взгляд. У меня возникает абсурдное желание сказать ему, что я — не обычный обитатель его суда. Что я выросла в доме, похожем на этот, что ходила в университет, проводила у себя званые вечеринки, у меня были друзья. Что когда-то я была уверенной в себе и общительной. Что до прошлого года я никогда в жизни не нарушала закон, и то, что произошло, — просто ужасная ошибка. Но в глазах его нет интереса, и я понимаю, что ему нет дела до того, кто я такая и сколько у меня было вечеринок. Я просто еще один преступник, прошедший через эти двери, ничем не отличающийся от остальных. И снова я чувствую, как с меня срывают отличительные черты моей личности.

— Ваш адвокат терпеливо отстаивал право на временное освобождение до суда, мисс Грей, — говорит судья, — заверив меня, что вы скорее улетите на Луну, чем вновь скроетесь.

Раздается сдержанное хихиканье со стороны мест для публики, где во втором ряду сидит пара пожилых дам с термосом в руках. Ах вы, современные tricoteuse![12]

— Он утверждает, что ваше бегство с места этого поистине отвратительного преступления было моментом умопомрачения, что это совершенно несвойственно вам и никогда больше не повторится. Я очень надеюсь, мисс Грей, что он, во благо всех нас, прав.

Он делает паузу, и я сижу, затаив дыхание.

— Суд удовлетворяет просьбу о временном освобождении до суда.

Я издаю вздох, который можно принять за вздох облегчения.

Со стороны загородки для прессы раздается какой-то шум, и я вижу, как там между рядами кресел бочком протискивается молодой человек с небрежно заткнутым в карман блокнотом. Перед выходом он коротко кивает в сторону судьи, и двери за ним несколько раз качаются, прежде чем закрыться.

— Встать, суд идет.

Когда судья покидает зал, шум разговоров усиливается, и я вижу, как мой адвокат наклоняется к представителю обвинения. Они над чем-то смеются, после чего он подходит к барьеру, чтобы поговорить со мной.

— Хороший результат, — говорит он, на этот раз сияя улыбкой. — Дело отложено для передачи в Суд Короны на семнадцатое марта. Вам будет предоставлена информация о юридической поддержке и вариантах вашего представительства в суде. Счастливого пути домой, мисс Грей.

Когда я свободно выхожу из зала суда после двадцати четырех часов, проведенных в камере, ощущения у меня странные. Я иду в столовую и покупаю кофе навынос. А потом обжигаю язык, торопясь попробовать что-то более крепкое, чем жиденький чай полицейского участка.

Над входом суда магистрата Бристоля имеется стеклянный навес, который дал приют от моросящего дождика группе людей, оживленно беседующих между затяжками сигарет. Когда я спускаюсь по ступенькам, меня толкает женщина, идущая навстречу, и кофе из-под неплотно прилегающей крышечки пластикового стакана проливается мне на руку.

— Простите, — автоматически говорю я.

Но когда я останавливаюсь и поднимаю глаза, то вижу, что женщина тоже остановилась и что в руках у нее микрофон. Неожиданная вспышка света заставляет меня вздрогнуть, и, подняв голову, я замечаю в нескольких футах от себя фотографа.

— Какие чувства вызывает у вас перспектива тюремного заключения, Дженна?

— Что? Я…

Микрофон поднесен так близко, что едва не касается губ.

— Вы будете продолжать считать себя виновной? Как вы думаете, что сейчас ощущает семья Джейкоба?

— Я… да… я…

Люди толкают меня со всех сторон, сквозь сплошной гул репортеры выкрикивают вопросы, которые я не могу разобрать. Здесь так шумно, будто все происходит на футбольном стадионе или на каком-то концерте. Мне трудно дышать, а когда я пытаюсь отвернуться, меня толкают в противоположную сторону. Кто-то тянет меня за пальто, я теряю равновесие и тяжело падаю, но кто-то грубо снова ставит меня на ноги. Я вижу неаккуратно сделанный плакат, который поднят высоко над головами небольшой толпы протестующих. Тот, кто его делал, первые буквы написал слишком большими, так что последние пришлось сжимать и втискивать, чтобы поместилась вся фраза: «Правосудия ради Джейкоба!»

Вот оно что. Именно этот гул я и слышала.

— Правосудия ради Джейкоба! Правосудия ради Джейкоба!

Они скандируют это снова и снова, пока мне не начинает казаться, что крики эти идут сзади и вообще со всех сторон. Я оглядываюсь по сторонам, ищу свободное пространство, но тут тоже люди. Кофе выпадает у меня из рук, крышечка слетает при падении, горячая жидкость забрызгивает мои ботинки и течет по ступенькам. Я снова спотыкаюсь, и на мгновение мне кажется, что я сейчас упаду и буду затоптана обозленной толпой.

— Мразь!

Мои глаза выхватывают перекошенный от злости рот и пару громадных сережек, раскачивающихся из стороны в сторону. Женщина издает какой-то утробный звук в глубине горла и выплевывает липкий результат этого усилия мне в лицо. Я отворачиваюсь как раз вовремя, так что слюна попадает мне только на щеку и тянется вниз по воротнику пальто. Это шокирует, как будто женщина ударила меня кулаком в лицо. Я вскрикиваю и заслоняюсь руками, ожидая новых нападок.