Годунов. Кровавый путь к трону - Александр Бубенников

Это стихотворение Бальмонта я впервые в жизни прочитал двенадцатилетним подростком в библиотеке дома-музея Маяковского (в бывшем Гендриковом переулке). Туда я без всяких проблем записался, после того как меня и моих школьных друзей отказались записывать в Историческую и Ленинскую библиотеки, поскольку для записи в них требовался паспорт. Мои школьные друзья посчитали, что без паспорта им и «у Маяковского» тоже ничего не светит, потому снисходительно разрешили мне читать поэзию Серебряного века в единственном числе с нотками страдальческого сожаления: «Вряд ли ты чего вычитаешь о проблеме „двух лун“ и „двух солнц“ у больших фантазеров и бузотеров из поэтической братии начала двадцатого века». А я действительно зажег своих перовских одноклассников с историческим и физико-математическим складом ума и авантюрно-исследовательской жилкой идеей разрешить проблематику «двух солнц» и «двух лун», которую вынес после посещений Борисова, купаний в Протве у валов крепости Царева-Борисова городка, рассказов об этом городке, Годунове и более древних событиях от моей бабушки Анастасии Николаевны.

Полуграмотная бабушка, читавшая по слогам и писавшая письма «через пень-колоду», обладала удивительной, цепкой, просто объемной памятью, позволявшей ей почти слово в слово передавать мне исторические сведения о событиях на берегах Протвы у стен крепости Царева-Борисова городка не только к началу его основания в 1599–1600 годах, но и в XII–XIII веках. Все то, что она еще девочкой услышала от своего деда, поэта и историка Петра Прокофьевича Филимонова, имевшего прозвище «Старый Дуб» у своих коллег из Суриковского литературно-музыкального и художественного кружка, где он был одним из руководителей, а также избранным «почетным казначеем», распоряжавшимся значительными финансами кружка.

Во время одного из посещений Борисова, где жили наши родственники и хорошие знакомые моей бабушки, во время купания в Протве она показала место у крутого берега реки и сказала: «Вот здесь был убит литовскими воинами первый великий князь Московский Михаил Хоробрит, и было это 15 января 1248 года. По древним устным преданиям, в этот день русским воинам Хоробрита и литовскому языческому войску, пришедшему в эти земли из Литвы, за 700 верст отсюда на места проживания их предков светили два солнца и две луны».

Она знала мое сильное увлечение историей Древней Руси, Можайска и подробно рассказала то, что сама когда-то услышала от своего деда Петра Прокофьевича. Тогда меня очень поразили, помимо зимних январских «двух солнц» и «двух лун», три малоизвестных факта, а именно, что 19-летний московский князь Михаил Ярославич Хоробрит был последним русским великим князем (незадолго до этого он согнал с великокняжеского Владимирского стола своего дядю Святослава, брата отца Ярослава) и погиб в бою. А еще что, по словам моего прапрадеда, погибший геройски в бою с литовским 30-тысячным войском на Протве на месте обетования древнего племени голядь, юный князь Михаил Ярославич Хоробрит был женат на неизвестной княжне и якобы оставил после себя сына Бориса (тезку Годунова). И, наконец, после закладки Годуновым крепости и самого Царева-Борисова городка произошли удивительные события, когда из-за «большого затемнения неба», согласно древним преданиям, были таинственные видения с «двумя лунами» и «двумя солнцами», ставшие преддверием глада и мора, великого разбоя на Руси начала XVI века, преддверием Смутного времени, с нашествием поляков и Литвы, появлением самозванца Лжедмитрия и восшествием его на царский престол в Московском Кремле.

В сохранившемся в бабушкином чулане архиве П. П. Филимонова из Полного Собрания Русских Летописей я вычитал: «Михаиле Ярославичъ московский убьенъ бысть от Литвы на Поротве», разумеется, без детализации места гибели князя и легендарных «двух солнц» и «двух лун» на январском небе 1248 года. Сохранилась рукопись, где рукою прапрадеда были сделаны пометки относительно того, что еще в 1585 году по приказу боярина Годунова началось строительство каменной Борисоглебской шатровой церкви. Эта церковь строилась на высоком мысу и была окружена валом и рвом. А уже в 1599-м, на следующий год после своего воцарения, Годунов приступил к возведению в селе своей укрепленной царевой резиденции (Царев-Борисов, по слухам, должен был стать будущей опорой и даже потенциально возможной столицей государства первого избранного русского царя.) При этом две самые мощные и высокие башни (южная и восточная) располагались вдоль берега запруженной каменной плотиной Протвы, рядом с местом гибели великого князя Михаила Хоробрита… Я искал хоть какой-то информации о «затемнении неба» с дублированием в нем небесных светил солнца и луны, но не находил… Осталось в памяти только вербальное предание, переданное мне бабушкой, то, что она услышала от своего деда…

Когда я своим юным перовским и можайским друзьям-стихотворцам зачитывал наизусть стихотворение Бальмонта «Предание» с просьбой вспомнить свой личный опыт или достоверный опыт знакомых-родственников визуализации на небе «двух лун» и «двух солнц» на небосклоне, то часто натыкался на откровенную иронию относительно качества стихотворчества классика Серебряного века, мол, нельзя писать «с свирепостью», «переселя», «озверены», «скиталися». Разумеется, тут же доставалось другому юному классику, Лермонтову, с его: «и звезда с звездою говорит». Это все строчки стихов с «косточкой» на языке… Ну и, конечно, «солнцу» поэзии, «нашему все» Пушкину, парадоксальному классику двоемыслия глагола и существительного в сакраментальной строчке «души прекрасные порывы»…

А у меня к Бальмонту, пошедшему по проторенному пути Карамзина и Пушкина, с его драмой «Борис Годунов», были не стилистические претензии, а сугубо исторические, фактологические, выставленные на обозрение в его заключительном четверостишьи «Предания»: «Среди людей блуждали смерть и злоба, узрев комету, дрогнула земля. И в эти дни Димитрий встал из гроба, в Отрепьева свой дух переселя». Можно было, конечно, заменить слово «переселя» на «переселив» и подобрать новую рифму по смыслу, но невозможно было согласиться с тем, что самозванец Лжедмитрий I – это Юшка Отрепьев. Реально Отрепьев был намного старше якобы «вставшего из гроба» зарезавшегося царевича Дмитрия и бородавчатого самозванца «названного Дмитрия». К тому же отправленный Годуновым в ссылку Федор Романов, подаривший полякам-иезуитам и канцлеру Сапеге идею самозванца, «царевича Дмитрия», вернувшись в Москву из ссылки и увидев, кто сидит на московском троне, понял подмену поляков и вовремя сориентировался: «Это не Отрепьев», но этот «царь, названный Дмитрий» за высказанную и умело осуществленную идею первого русского самозванства Федором Никитичем просто обязан пожаловать рядовому монаху Романову высочайший митрополичий сан.

До лета 1960 года события 1248 г., с нашествием 30-тысячного литовского войска на «свои» земли племени голядь в верховьях Протвы, битвой с московскими воинами Хоробрита, гибелью там 19-летнего великого князя, и события закладки Годуновым Царева-Борисова городка на Протве, начала Смуты сразу же после природного катаклизма «малого ледникового периода» с видениями на небе дублей светил, не были в моем сознании взаимосвязанными. Но именно в том году эти разрозненные события с легендарными преданиями о «двух солнцах» и «двух лунах» соединились у меня недостающей исторический сцепкой для решения обжигающей загадки русской истории: появления града Голяда, предшественника Можая-Можайска, хождения здесь апостола Андрея и, разумеется, связь с Голядом-Можаем Годунова: ведь Борис Федорович вряд ли стал подчищать и жестоко искажать русскую историю, как его противники Романовы, поскольку в незамутненной русской истории (с Голядом-Можаем, апостолом Андреем, мистической связью с сыном Хоробрита Борисом красивейшего места его резиденции Царева-Борисова) Годунов находил недостающую ему твердую историческую опору в «природном царстве» избранного царя.