Какое дерево росло в райском саду? - Ричард Мейби

* * *

Однако неувядающую славу Victoria amazonica обеспечили в конечном итоге не столько цветы, сколько листья. Ричард Спрус – другой исследователь Амазонии – в 1849 году (в том самом, когда лилия зацвела в Чатсуорт-хаус), по всей видимости, предвосхитил будущее, описав архитектуру водяной лилии в терминах сугубо промышленных:

Жилки расходятся из центра, будто спицы колеса, и чем ближе к краю листа, тем сильнее уплощаются, а затем дают до пяти ответвлений, каждое из которых ветвится дальше, так что у края листа каждая жилка может разделиться на тридцать более тонких. Это разветвление обеспечивает устойчивость листа.

Было опубликовано несколько роскошных многостраничных альбомов с рисунками листьев лилии, в том числе и работы Уолтера Фитча, чьи литографии были уменьшены с оригиналов размером в 20 футов[156]. Листья повлияли и на декор интерьеров. Многие художники вдохновлялись характерной формой и структурой листьев – и украшали ими и подсвечники, и газовые рожки. Одна фирма выпустила на рынок колыбель из папье-маше в виде листа Victoria. В ноябре 1849 года в Чатсуорт-хаус с большим успехом воспроизвели обычай амазонских индейцев – те, пока работали, укладывали маленьких детей спать на листья лилии. Герцог Девонширский и леди Ньюбург поставили на один из листьев, выросших в неволе, семилетнюю дочурку Джозефа Пакстона Энни в костюме феи. (Пакстон предварительно испытал лист, чьи ткани были так нежны, что их протыкала соломинка, брошенная вертикально с высоты нескольких футов: он положил на него тяжелую медную крышку – думаю, что не только из опасений за безопасность дочери, но и из естествоиспытательского любопытства.) В память об этом событии Дуглас Джеррольд написал любительский стишок («Красою Энни на листе, водою отраженною, мы были все восхищены, как громом пораженные»), а 17 ноября в “Illustrated London News” напечатали гравюру с изображением Энни на импровизированном плоту. Картинка получилась странная и неприятная. Энни вовсе не прикорнула на листе, будто амазонское дитя, а стоит по стойке «смирно», смущенная и скованная. Небольшая компания зрителей придирчиво разглядывает девочку, облокотясь на перила вокруг бассейна с лилией, – словно оценивает. Все это так напоминает аукцион, в котором Энни играет роль суррогатного индейца, что становится не по себе. Викторианцы вполне могли любить растение и при этом презирать его историю.

Юноша с огромным листом Victoria Regia. 1936.

На фотографии видна поразительная конструкция листа Victoria amazonica, вдохновившая создателей металлического каркаса «Хрустального дворца». Фото: Собрание Халтона-Дейча/Corbis

Между тем мастерство отца Энни в проектировании оранжерей позволило ему занять общественное положение на несколько ступеней выше простого садовника. Он уже начал перестройку refugium в Чатсуорт-хаус, где росла лилия. В 1850 году он выступил с докладом о своей оранжерее перед Королевским обществом искусств и продемонстрировал структуру листьев водяной лилии, одновременно выразив свое восхищение: «Легко видеть, что в этом случае природа выступила в роли инженера. Если внимательно изучить лист и сравнить его с рисунками и моделями, можно убедиться, что природа снабдила его продольными и поперечными опорами и брусьями по тому же принципу, которым руководствовался и я при строительстве этого здания, позаимствовав его у листа»[157]. Вскоре он выиграл конкурс Королевской комиссии на создание и сооружение здания для Всемирной выставки, запланированной в Лондоне на 1851 год. В результате был возведен Хрустальный дворец. При его проектировании Пакстон задействовал устройство жилок на листе Victoria – от нескольких основных жилок отходят пучки более тонких ответвлений, связанных друг с другом множеством тонких поперечин. Раньше никто не строил зданий, подобных этой химере из стали и целлюлозы, однако с тех пор все стеклянные здания так или иначе восходят к ней.

Генри Госсе в своей книге «The Romance of Natural History” («Романтика естествознания», 1861) связал экзотический дикий цветок с одомашненным растением, когда описывал свое первое знакомство с тропическим лесом практически как Рай до грехопадения: «Прелестный сумрак, даже нет – приглушенный, смягченный свет вроде того, каким бывает залит старинный собор с колоннами, когда солнечные лучи пробиваются сквозь многоцветное стекло витражей. Диковинные растения, которые я привык видеть в горшках в наших теплых домах, где их нарочно высаживают и поливают, растут здесь в дикой, ликующей роскоши…» Викторианцы при всей своей любви к порядку и завоеваниям вполне благосклонно относились к хаосу тропической растительности, к джунглям как таковым, к трепету перед чудовищным и к тому, что все это говорило о превосходстве их собственного биологического вида, их цивилизации.

В июне 1889 года в Кью Гарденс появилось растение, которое в некотором смысле оставило по себе более яркие воспоминания, чем даже Victoria, и называлось «одной из сенсаций лондонского сезона». В 1878 году молодой итальянский ботаник и путешественник Одоардо Беккари обнаружил в джунглях Суматры ароидное огромных размеров и неприличной формы. Больше всего это растение похоже на увеличенный и раздутый, с ядовито-багровой обверткой и зловонным соцветием, вариант европейского аронника пятнистого (по-английски это растение называется “Lords and Ladies” – сокращенная версия изначального названия «[гениталии] лорда и леди»: неприличные растения встречаются и у нас). Беккари писал: