Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

Подумал немного.

– Аркаша хочет, – говорю.

– Пойдем ко мне домой, Аркаша.

– Аркаша идет к себе домой.

– Маме позвонишь, мол, у меня урок рисования.

– Ага, у Аркаши урок рисования.

Стало темно. В темноте огни, огни, если глаза прищурить, тонкими лучиками расходятся. Троллейбус большой, как дом. Аркаша любит ехать в троллейбусе. Зачем билет? Мама Аркаше никогда билет не берет. Говорит, инвалидам – бесплатно. У тебя рука нежная. Когда мама погладит Аркаше рубашку из лавсана, так же приятно. А шерстяной свитер не любит Аркаша. Он кусает Аркашу. Нехороший свитер.

Квартира. Вся как коридор. Большой театр такой большой? Неужели больше? Красивые брови, пиво принесла, целая бутылка. Аркаша пиво хочет? Аркаша пиво хочет. Когда Аркаша был в театре на утреннике, там пиво детям давали. Всем детям – большие кружки. Даже в руках не удержать, нальют – сразу упадешь. Там паркет скользкий.

Где у тебя бумага? Много бумаги надо – целый лист. Уголь дай Аркаше – много, ломается. Пароход дымит черным – много угля надо. Аркаша, как пароход.

Черная пауза. (Аркаша рисует.)

Белая пауза. (Аркаша рисует.)

Далеко на диване сидят красивые брови. Не на лице, а на обоях и в зеркале. Так и рисую. И в окне, в стекле качаются красивые брови, глаза, кудряшки за троллейбусные провода зацепились. Чиркнуло – синяя искра! Почему близко – близко нарисованные брови стали? Кудряшки задевают, щекочут. Отстаньте, противные кудри! Аркаша смеется тоненько-тоненько. Рот прижался. Какой губастый! Белые зубищи, прямо как у волка. Он меня не укусит? Твой рот – добрый рот? Он раздевает Аркашу – твой добрый рот. Такой мокрый и добрый. Твой рот наделся на Аркашу. Теперь как чулок снимается. Снова наделся. Аркаша любит, когда добрый рот снимается и надевается, и опять, и опять…

Красивые брови, у тебя разве нет такой же дубинки? Бери свою в руки, давай поиграем.

Волосатая извилистая щель – боюсь. Боюсь, съест Аркашу.

– Милая!

– Да?

– Наташа!

– Да?

– Принеси пить…

– Я тебя люблю.

– Распишемся и уедем, а?

ГЛАВА 14

Из дневника Олега Евграфовича

6 ноября. Слава Богу, у меня телевизора нет. По радио – марши и пляски. Наверху у Веры уже пляшут. Теперь трое суток будут плясать без остановки. А то ночью начнут что-то двигать. И что они там двигают? Шкаф? Самогонный аппарат? Голова уже разболелась.

8 ноября. Наверху все еще пляшут. Или песни орут. Около дома – бутылки, наблевано, деревянная лавочка у сараев – в темных брызгах, кровь. Кого зарезали? Хорошо, если курицу. Но слышал, что еврея. Какого еврея? Когда, почему? Вот и живу среди них. Но я-то не жалуюсь. Я, как монах-старец из «Бориса Годунова», пишу свою летопись. Я подозреваю, что уже приходили, искали, читали тут без меня. Недаром инвалид в комнате напротив такой любезный стал. (Красный весь, тройной одеколон пьет, им же спрыскивается.) Пусть приходят, пусть обыскивают, я пишу поэму-роман Федора Михайловича Достоевского «Бесы», в стихи перекладываю. Всюду издается. Не запрещено. А на самом деле все они у меня тут, кто они – пусть догадаются. Об этом больше не пишу. Прошлый век – и все тут.

10 ноября. Наконец-то праздники позади. Русский патриотизм почему-то просит водки. Наверху тоже топотать день и ночь перестали. Не люблю военных праздников. Кажется, все эти шеренги и танки – против тебя. А против кого? Никто к нам не едет, все от нас бегут. Вот леса и небеса, будто маслом намазаны, все равно – никому не нужны. Одна победа у нас была, одна общая радость – ее и вспоминают. И ждут. Кого ждут? Всегда ждут. Может быть второго пришествия ждут? Или конца света?

11 ноября. Голая черная окраина – такая некрасивая. Быстро темнеет к тому же. Вот Москва – столица, сразу видно. Кончилась Москва и началось ни то, ни се, ни дачи, ни ангары, ни деревни, ни заводы, ни цистерны, ни пустыри. А все это вместе – такая неприглядная картина без адреса. Потому что везде похожий пейзаж. Все как будто давно брошено и оставлено так – вместе с людьми – догнивать и рассыпаться. Люблю, когда листья или снег Россию одевают, все прикрывают, все грехи, как венец новобрачную. Тогда красива.

12 ноября. Выпал первый снег. Как украсил землю и крыши. Сегодня гулял в парке, вода в прудах еще не замерзла, темной сталью между голыми березами поблескивает. Темная бузина под снегом – волнами да гроздьями. Снег сам по себе, бузина сама по себе. Главное – хорошо дышится. Похоже, вся дрянь, что нам в легкие попадала, осела, снег осадил. Да и сам снежок на вчерашние листья робко прилег, знает, что уходить придется. Пушистый, воздушный, ни о чем дурном не ведающий. Вот такой праздник я люблю.

13 ноября. Снова гулял. Но снег уже растаял. По грязи шлепал. Ходил к остановке автобуса, Сережу встречал. Сережа приехал расстроенный, бутылку водки привез. Я черного хлеба, сыра и чесноку нарезал. Последнее время на девушек не дышу, ем чеснок. Чеснок жизнь продлевает. Фитициды там есть в большом количестве. И на печень, говорят, хорошо действует. Побаливает.

Сережа выпил водки три стопки и стал рассказывать про свое несчастье. Знал я, знал, не про него эта девушка, но как скажешь. Я посочувствовал. Сережа стал рассказывать про «Мосфильм», про тамошнюю организацию. Я перепугался и просил рассказывать шепотом. Сережа сказал, наверху, кажется, одобряют. А сам он разочаровался, по его словам. Бей во имя любви и милосердия! Он – человек мирный. Он даже Наташу ударить не может, а Ефим Борисович не виноват, что она в него влюбилась. Утешил Сережу, как мог. Он рассказал, что ЧП со дня на день объявить могут. Тогда каждый – в свою пятерку, в свое звено, им и удостоверения дали. А он свой билет как потерял, сразу себя свободным ощутил. Промолчал я про Клуб имени Зуева, про мои надежды, про ЦДСА. Сергей уехал поздно.

15 ноября. Моросит холодный зимний дождь. По грязи добирался до автобуса, ноги промочил. Ну да не время болеть. Но слава Богу, там – справа не болит.

Наконец свершилось. В клубе имени Зуева за кулисами. Там в очень тесном кружке будущих правителей державы (кто знает! примет их народ или нет – двойников) читал последние главы первой части моей поэмы.

Слушали внимательно. Особенно строки:

– Россия есть игра природы, —

Промолвил