Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

от некоего нью-йоркского скульптора Джона Смита, продавшего свою бессмертную американскую душу компании Комар энд Меламид за 0 долларов 00 центов, вот такой концепт. И я слышу, душа шелестит на шкафу по ночам.

Один Господь властен над душой. Но в том-то и дело, что Он употребляет эту свою власть, чтобы дать ей – душе – свободу. А уж отсюда следует все остальное.

Но вернемся к обманутым душам, которые прихватили с собой свои бренные тела, чтобы те сразились и уничтожили друг друга. И те и другие во имя всеобщего добра. Скажите, а когда было иначе?

Ефим оказался здесь с опозданием – поздно догадался, но был сразу же перенесен. Техника работала исправно. Ряды уже двинулись лесом копий и мечей… Он был среди своих. В призрачном свете юпитеров увидел рядом: лиловые – Аркаша, Белла, испуганный Юраша и другие фосфорические фигуры с пиками, с другой стороны – непохожий на себя Вэвэ, взъерошенный, выставивший перед собой высокий греческий щит. Сзади кто-то то и дело наваливался на него, даже толкал. Обернулся, Господи, это же Олег Евграфович, обритый с торчащими клочьями бывшей бороды, вся одежда – простыня в черных пятнах крови, ковыляет, опираясь на меч.

– Вы-то зачем здесь, Олег Евграфович?

– Добру послужить, – просипел тот.

– Вы уже ранены?

– Недооперирован, – непонятно ответил последователь Достоевского. И срывающимся сиплым тенорком запел:

Под грозовыми облаками

Идет отряд к плечу плечом.

Добро должно быть с кулаками,

А милосердие с мечом.

          Сомнем, сметем!

Сзади дружно подхватили. Сразу шаг стал отчетливей, движение уверенней и сплоченней. Шла слитная человеческая масса в ритме песни.

Грехи – всеобщее наследство.

Но если свой искупишь грех,

То цель оправдывает средство

И будешь счастлив ты за всех,

          Один за всех!

– Мою песню поют, слышите, – блестя влажными глазами, прошептал за плечом гордый Олег Евграфович. – Мелодию и припев сами придумали. Народ.

– Ефим, возьмите меч! – быстро сказал Вэвэ, не поворачиваясь к нему.

– У кого?

– Хотя бы у Олега.

– А вы сами? – заметил Ефим. – Где ваш?

– Если надо, я и щитом убью предателя! – испуганно выкрикнул Вэвэ и попятился, но пятиться было некуда – и его сильно вытолкнули вперед. Щит громыхнул.

Кто-то сунул в руку Ефима кухонный секач. Видимо, вооружались в спешке и на всех не хватило. Что же будут делать эти современные люди со всем этим врученным им, непривычным железом? Аркаша и Юраша – бывшие Ван Гог и Бурлюк – шагали сосредоточено и выставили перед собой пики, видимо, так и надо. У Беллочки поблескивал в руках волнистый индийский крис. «Опасно! еще порежет кого-нибудь», – пронеслось мельком.

Впереди протяжно закричали и побежали. Ефим побежал вместе со всеми. Там – еще не видно где – лязг и скрежет, две толпы столкнулись, как два железнодорожных состава на линии, когда вагоны встают дыбом и лезут друг на друга, карежась и ломая все внутри. Ах! И сразу этот противный мерный стук: хэк, хэк, хэк, так мясник рубит мясо на рынке.

Люди с вытаращенными глазами лезли друг на друга. Ряды смешивались и уже невозможно было понять, где свои, где чужие. Инстинкт все же, видимо, не ошибался. Тот, кто лезет тебе навстречу, – враг. Каждый, защищаясь, вынужден был атаковать. Вслепую тыча перед собой копьем, прямо на Ефима шел знакомый ему доктор – гинеколог. Ефим тяжело ударил его кулаком в лоб и тот повалился навзничь, не открывая глаз.

Ефим смотрел зорко. Вот еще женщина из района, где живет Наташа. Призывая на помощь и визжа, как зарезанная, женщина заталкивала кого-то в раструб фабричной мясорубки на колесах. Тот еще хватался за края и молил пощадить его, но уже весь с ногами был там. Ужасная картина!

В другом месте кудрявый белокурый ребенок лет девяти сидел в седле огородного трактора, который взбирался на груду повалившихся тел, волоча сзади борону с острыми крючьями. Белокурый ангелочек смеялся от души и кричал:

– Куча мала! Куча мала!

Все поле битвы было пронизано слепящими лучами прожекторов, выхватывая то там, то тут фантастические подробности. Вверху летал вертолет, освещая картину сверху: копья, латы и ватники, разъяренные, искаженные страхом лица, татары в лохматых ушанках, опрокинутые кони – явно с городского ипподрома, общая свалка. Какие-то злобные карлики выпрыгивали, как на пружинах, черными молниями проносились над массой сражающихся и падали там, где их вовсе не ждали.

Ровный гул стоял над Армагеддоном. И тут до слуха донеслись резкие немецкие ругательства. Белая крыса, притаившаяся у Ефима за пазухой, заворошилась и высунула мордочку. Ефим решительно двинулся на голос, отбиваясь и раскидывая встречных.

Там в гуще свалки среди вздыбленных лошадей худощавый парень в кожаной куртке на голое тело шел навстречу, размахивая длинным мечом и таща за собой насмерть перепуганную Наташу, которая только закрывалась. Ефим сразу оценил решительность Вольфганга, который спасал Наташу. Иначе ее давно бы затоптали, забили. Услышав немецкую брань, Олег Евграфович из толпы вывернулся на проклятого фашистского выродка, стараясь достать его мечом, но запутался в своих простынях. Ефим видел, как, криво усмехнувшись, Вольфганг сделал фехтовальный выпад и легко проткнул нападавшего. Бедняга сломался пополам и повалился, как белая кукла.

– Наташа! – отчаянно крикнул Ефим.

Наташа вскинулась, закричала, стала вырываться. Крепко держа ее, Вольфганг перенес взгляд на Ефима и тут же сделал другой глубокий выпад в его сторону – неуловимо блеснуло лезвие… И оно бы пронзило Ефима, если бы не неожиданное событие такого же молниеносного свойства. Не знаю, то ли возбужденная запахом крови, то ли стремясь к хозяину, то ли желая ему отомстить за предательство, белая крыса прыгнула в лицо Вольфгангу. Тот отшатнулся, и Ефим запоздало пырнул его забытым в руке секачом. Что-то хрустнуло. Парень с крысой на лице упал навзничь. Наташа плакала и обнимала возлюбленного.

– Олег Евграфович убит, – сказал он ей.

Почему-то все замерло и затихло кругом, когда они вытаскивали поэта из общей свалки. Просто на них перестали обращать внимание.

– Гоги, все под контролем? – спросила Марина.

Тот пожал плечами и кивнул.

Олег Евграфович, всю жизнь проживший в Подмосковье, умирал на чужом затоптанном песке пустыни.

Вдруг он открыл глаза и посмотрел ясным разумным взглядом на склонившиеся к нему лица. Губы зашевелились:

– Любил он трудно, безответно

И стушевался незаметно, – процитировал себя.

Помолчал.

– Хотелось бы издать… – Усмехнулся. – А все-таки меня не скальпель этого… профессора… Сергей Сергеича зарезал…

И кончился. Тело его некоторое время остывало на ледяном к