Холодный город - Холли Блэк

– Это действительно сказка? – перебила Тана, вспоминая о десяти годах пыток, пережитых Габриэлем, и его собственной жажде.

Вампир рассмеялся:

– И очень известная, клянусь тебе! Иван оказался добрым человеком и принес Кощею напиться, но жажду невозможно было утолить ни одним, ни двумя ведрами воды. Когда Иван принес третье ведро, сила Кощея вернулась, и он разорвал цепи.

– Грех милосердия, – сказала Тана.

Габриэль немного смутился, но ему было приятно, что она помнит.

– Да, – тихо произнес он. Его прохладные пальцы касались плеча Таны, мешая сосредоточиться. – Иван был милосерден, и дальше в сказке говорится о том, как он за это поплатился. Кощей похитил Марью Моревну и забрал к себе во дворец. Трижды Иван находил Марью Моревну и трижды убегал с ней, но у Кощея был волшебный конь, который скакал быстрее ветра. В первый раз, когда Кощей настиг их, он отпустил Ивана в благодарность за то, что тот дал ему напиться. Но предупредил, что если поймает еще раз, то разрубит на мелкие куски. Во второй раз он снова отпустил Ивана с той же страшной угрозой на прощание.

В третий раз Кощей сдержал свое слово. Он разрубил Ивана на тринадцать кусков, сложил в просмоленный бочонок и бросил в море. Но сокол, орел и ворон – мужья сестер Ивана – сумели его выловить. Они сложили тело из кусков, словно пазл, и побрызгали его живой водой. Иван очнулся, как после глубокого сна.

– Так он был нежитью? – спросила Тана. – Как вампир?

– Вроде того. А еще он поумнел. И на этот раз отправился к колдунье, Бабе Яге, которая дала ему такого же хорошего и быстрого коня, как у Кощея. На нем они с Марьей Моревной и ускакали. Кощей отправился в погоню, но, когда он их настиг, конь Ивана лягнул Кощея так сильно, что раскроил ему череп. Иван и Марья Моревна сложили костер, сожгли Кощея, оставив от него только пепел, и жили долго и счастливо. Когда они навестили сестер Ивана и их мужей-птиц, все сказали, что Иван был прав, рискуя жизнью ради такой красивой и воинственной женщины, как Марья Моревна.

– Если она была таким хорошим воином, так почему же не спаслась сама? – спросила Тана.

– Это самое интересное, правда? – Габриэль спросил тоном, выдававшим, что для него это не просто сказка. – Я очень любил эту сказку, когда был ребенком. Но когда вырос, задумался – разве справедливо было запирать Кощея в темнице на десять долгих лет, даже не оставив ему воды? Если она считала это справедливым, то и для него было справедливым унести ее к себе во дворец! Но Иван – хороший человек. И добрый. Он дал узнику напиться. Да, он не знал, как спасти жену, но совершил невозможное просто потому, что не сдавался. В этой сказке он символизирует хаос, потому что никогда не делает того, чего от него ждут.

В детстве мне нравилось думать, что я похож на Ивана. Однако в тебе больше от него, чем когда-либо было во мне. Ты надеялась, что я буду хорошим, и ради тебя я пытался, – Габриэль закрыл глаза. – Но мы оба знаем, что в этой сказке я буду Кощеем. Поэтому тебе нужно бежать от меня как можно быстрее и не останавливаться. Даже моя любовь чудовищна, Тана. Я так и буду пугать тебя, и…

– Ты не сказочный герой, – она взяла его за подбородок и повернула лицом к себе, так чтобы смотреть прямо в его нечеловеческие глаза, когда он откроет их. Так чтобы он увидел, насколько она серьезна. – И я не… Даже не знаю, кто я и что я. Но я знаю тебя. Может быть, я не провела рядом с тобой долгие годы, как Люсьен, но готова поспорить, что рассмешу тебя быстрее, чем он.

– О, неужели? – он склонил голову набок. Тане было трудно оторвать взгляд от его мягких губ. Ей хотелось провести по ним пальцем.

Вместо этого она с бешено бьющимся сердцем наклонилась и… лизнула его в щеку. Мгновение он выглядел шокированным, но потом рассмеялся над нелепостью того, что она сделала. И смех его был… настоящим.

– Ты тот, кто есть, – сказала Тана. – И ты умеешь быть собой лучше, чем кто-либо из моих друзей. А если ты думаешь, что не знаешь себя, просто доверься мне.

Габриэль покачал головой:

– Ты не можешь…

Она перебила его:

– В четырнадцать лет отец отправил меня в летний лагерь. Ты, наверное, не знаешь, что это такое. Так вот, обычно это длится пару недель и…

Габриэль в притворном возмущении прижал руку к груди:

– Я просидел в клетке десять лет, а не десять тысяч.

– Хорошо, хорошо, – продолжала Тана. – В общем, мне тогда казалось, будто я прекрасно знаю, кто я. На моей кровати лежала чуть ли не сотня мягких игрушек, которые мне дарили бабушки и дедушки. И у меня были две лучшие подруги, Николь и Эмбер. Эмбер жила чуть дальше на нашей улице, и мы дружили, сколько я себя помнила. Николь приехала позже, и они с Эмбер подружились, пока я лежала в больнице. Мы всегда были втроем, вместе ездили на велосипедах по городу и ходили друг к другу в гости смотреть кино.

В таких компаниях у каждого своя роль. Я была трусихой. Когда мы рисовали на стене в туалете в торговом центре или воровали дешевые сережки в «Клэрс бутик», я всегда боялась, что у нас будут проблемы. Я была послушной. Застенчивой. Пугливой. Правильной девочкой. Я была такой в девять, и в десять, и в одиннадцать, и в двенадцать. И даже не заметила, как в тринадцать все изменилось.

Габриэль провел пальцами по шраму, и, завороженная его прикосновением, Тана на мгновение замолчала.

– Думаю, у тебя была причина бояться.

– Может быть. Но когда я приехала в лагерь, меня там никто не знал. И к тому времени, когда пришла пора возвращаться домой, я сама уже воспринимала себя по-другому. В лагере я была первой, кто рискнул переплыть озеро. Когда раковина забилась, я разобрала трубы и починила ее. И я чуть не убила какого-то мальчика, который хотел нас напугать, притворившись вампиром.

– Не сомневаюсь, – сухо заметил Габриэль.

– Да, это смешно, – ответила она. – Но вот что я хочу сказать: я совсем себя не знала, пока не уехала из дома. Я была такой, какой меня видели Николь и Эмбер. Люсьен, Паук и все остальные – они боятся тебя и думают, что ты настоящее чудовище. Они думают, что ты ничего не чувствуешь, потому что сами давно разучились. Ты очень, очень опасен, это я понимаю, и у тебя есть склонность все драматизировать, но не думаю, что это нужно считать недостатком. Они видят в тебе только себя, и поэтому не видят, кто ты на самом деле.

Он наклонился к ней и заглянул в лицо, будто надеялся увидеть в ее глазах великую тайну. Затем притянул ближе. Его рот был приоткрыт, так что виднелись кончики клыков, а глаза полузакрыты.

– А что же видишь ты?

В этот момент озноб от несущегося по венам Холода стал сильнее и Тана вздрогнула. Габриэль отшатнулся, как будто его обожгло огнем. Его губы все еще были приоткрыты, но он смотрел на нее затравленно, как пойманное животное, ожидающее удара кнута.

– Меня просто знобит, – сказала она. – Потому что я больна.