Психолог, или Ошибка доктора Левина - Борис Минаев

– А потом?

– А что потом? Забеременела когда? Да я ему даже не сказала, от греха. Пусть не думает, что его. Выгнала к черту, и все. Такое ему тут устроила, он и помчался. Ну, слава богу, на работе-то поднялся уже до заместителя, материальных претензий не имел. Да я думаю, у него к тому времени уже баба была, может, не одна. Он же богатырь. Многим это нравится, наверное. Может, всем нравится, одна я такая порченая. Судя по тому, что он ребенком не интересовался, так оно и есть. Взяла его какая-то в оборот, ну и слава богу. Я ему зла вообще-то не желаю. Пусть живет, урод.

* * *

И Лева подумал, обнимая Марину и пытаясь ее успокоить, безо всяких приставаний, просто усыпить, и все, хотя просто усыпить не получилось, но он успел подумать, и додумал потом, уже после, когда она тихо замолкла на подушке, ухватив его за руку, – что ситуация эта зеркально напоминает ему Дашину, хотя все другое, другая история, другие люди, но есть общее – ребенок, который не сводит, а разлучает людей, разбрасывает их, как взрывной волной, ребенок, который играет здесь парадоксальную роль – не объединителя, не примирителя, не гармонического начала, а роль торжественного залога, заложника, выкупа, заклятья, искупительной жертвы, роль цены, той цены, которую берут с бога за нелюбовь, за несчастье, за боль, за что-то потерянное безвозвратно, за несбывшиеся надежды и невоплощенные мечты.

Странная роль, дикая роль, но вполне внятная, ясная, законченная и определенная. Что же будет с такими детьми, несущими в себе ген угрозы и ненависти к кому-то, кто, в общем, даже ни в чем не виноват, просто попался на пути? Что будет с детьми, родившимися в эту эпоху страсти, когда страсть не находит выхода и не отдает себе отчета, и делает ребенка своим орудием? А кто ж его знает…

И еще, подумал Лева, какое счастье, что в их с Лизой жизни не было таких историй и таких отношений – по любви сошлись и по любви родили, даже двоих, так же (как он надеялся), как и большинство остальных людей пока еще делают – пока еще пытаются делать несмотря ни на что: когда зачатие, даже случайное, даже по ошибке, становится не самоцелью, не предметом сделки (тайной, очень тайной сделки) – а просто продолжением…

Продолжением чего? – подумал он.

Продолжением чего были их с Лизой дети? Что такое вообще «дитя любви», и хорошо ли ему живется на этом свете? Есть ли какой-то смысл в этом понятии – «дитя любви»?

Он не был уверен, что все подобные дети счастливы.

Вот взять Катю… Ее родители, вполне возможно, были когда-то молоды, красивы, уверены в завтрашнем дне (судя по цековскому дому), папа принимал дочку в роддоме со счастливой улыбкой победителя. И что? Каков результат?

Полная пустота, страхи, истерики, взаимная ненависть или взаимная подозрительность – и вполне возможно, что Мишка, Маринин сын, хоть и заика, или Петька, у которого мама и папа в одном лице – мужского, причем, рода, что они будут, когда вырастут, гораздо счастливее Кати и не будут иметь ее проблем. Почему так с ней получилось? Исчезла любовь? Или вся эта штука была в ней заложена изначально, в характере ее матери, в слепом следовании дурацким правилам, в нежелании своего ребенка понять, что-то ему отдать, какую-то территорию, уступить, принять его таким, как он есть…

Нет здесь общих правил, подумал Лева. Это и так известно – маньяк может родиться и в нормальной семье, у любящей матери, сто раз проверено и доказано. Отследить детскую травму на ранней стадии практически невозможно. Практически нереально. Она может возникнуть почти на пустом месте. Почти незаметно для родителей. Что-то там, в таинственном веществе головного мозга, заработает не так – и пиши пропало. Любые действия окружающих могут быть истолкованы психикой как агрессия, как возбуждающее или провоцирующее начало, как все что угодно. Такой ребенок может зацепиться взглядом за голую грудь матери, когда она выходит из ванной, за взгляд отца, когда он хочет мать, такой ребенок может «поехать» от безобидного шлепка по попе, от окрика, от чересчур пристального взгляда, направленного на кого угодно – на мать, на него самого…

Но в том, что Катина травма вполне может быть связана с ее затянувшейся, по мнению Левы, девственностью (и тут автор не вполне согласен с ним, что уж тут такого, 22 года, подумаешь, возраст) – он уже почти не сомневался, намереваясь разобраться получше с этим, когда страсти улягутся, отойдут, все вернется к рутине, к скучным разговорам психолога, к длинным рядам малопонятных и малоинтересных вопросов, которые он теперь выстроит как надо, как следует, без импровизаций, согласно купленным билетам.

Надо использовать этот момент странной близости, переходящей в ненависть, которая возникла у них с Катей, надо подружиться, что ли, да хотя бы и против мамы, ничего страшного, был бы результат, надо от спокойных приятных воспоминаний потихоньку переходить к неприятным – мама мыла раму, мыла Катю, мыла в ванной, мыла едким противным мылом, Катя орала, мама заорала тоже, детский сад, горшки, длинные ряды горшков, воспитатели, учителя, мальчики в первом классе, что кричали, как дразнили, найдем, найдем, найдем…

Лишь бы отвечала на вопросы, спокойно, без истерик, «да», «нет», «не помню», лишь бы началась с ней нормальная, спокойная работа, не может быть, чтобы не было результата, он на верном пути, на верном пути, это точно, это точно…

Но главный свой вопрос он забыл.

Заспал его в видениях Кати, Даши, в видениях странных и чарующих, когда чья-то рука скользит в воздухе, прозрачном и чистом, но не касаясь его, а только рисуя в воздухе сферу, сферу света и тепла, в которую он погружен.

Продолжением чего были их дети? Их с Лизой дети – Женька и Рыжий, которого звали так с детства, хотя имя ему было простое и понятное – Гриша? Продолжением какой истории? Счастливой или несчастной? Он все-таки был уверен, что счастливой. Он даже в мыслях, даже во сне не мог допустить иного ответа, иного истолкования – хотя и заспал сам вопрос.

А сон был предзакатный, плохой сон, и он в этом полусне, полудреме вдруг решил поговорить о Кате с Мариной, ну так, всерьез, пощупать все эти ее девичьи страхи, детские реакции, так… для разобраться, для понять, откуда тут чего может взяться, – и вдруг понял, что нельзя.

Нельзя говорить о тысяче долларов, которые спрятаны у него в надорванном конверте, лежат себе в ящике стола (странно, что она их до сих пор не нашла, надо перепрятать), потому что Марина сразу поймет, откуда ветер дует, – на такие деньги можно вполне ехать в Америку, ну хотя бы подумать об этом, а ей это знать не надо, он еще и сам не решил, не решил пока, но возможность такая действительно есть, и она властно диктует, эта возможность, всю его подноготную последних месяцев, ведь не только в Кате же дело, дело еще и в деньгах, в чертовых деньгах, которые он сам заработал, не взял в долг, а заработал, и поэтому может распоряжаться ими как хочет, как хочет, а чего же он хочет, и надо ли ему туда, в эту Америку, надо ли…

Лева заснул, ненадолго, еще на пять минут (как всегда на пять минут, еще на пять), а Марина встала, начала одеваться и тут заметила, что на экране монитора мигает сообщение о том, что в вашем ящике лежат два непрочитанных сообщения, разбудила Леву, он, кряхтя, тоже встал, оделся, сел к компьютеру и прочитал следующее: