Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон
Шрифт:
Интервал:
Подобные вопросы напоминают о непрекращающихся дебатах по поводу национального характера и судьбы России, которые разгорелись в результате радикальных реформ, проведенных в начале XVIII века Петром I, а в 1830-х годах достигли кульминации: славянофильства и западничества как интеллектуальных движений. Несмотря на то что славянофилов и западников часто изображают полярными противоположностями, они разделяли интерес к исследованию и описанию разнообразных регионов России. Они рецензировали и активно продвигали различные типы географической литературы, включая тексты, которые позже стали классифицироваться как путеводители [Белинский 1991а: 6–8]. В написанных ими очерках и полемических эссе они часто сравнивали между собой различные города и районы, давали им характеристику, уделяя особое внимание столицам – Москве и Санкт-Петербургу [Белинский 1991б; Герцен 1954; Аксаков 1915]. Каждый лагерь был склонен считать географическое описание средством решения более масштабных проблем, выражения своих взглядов на природу русскости, прогресса и развития. Были ли усилия Петра I по реформированию и модернизации российского общества большим скачком вперед или трагическим просчетом? Какую роль Россия может сыграть в мировой истории в будущем? Какие части российской территории и какие аспекты русской культуры заслуживают наибольшей похвалы? Должна ли имеющая западный вид столица (Санкт-Петербург) служить образцом для развития, или же более старые регионы – ключ к будущему страны? В описаниях России и русского народа славянофилы и западники давали ответы на эти вопросы, всегда подразумевая наличие противостояния между центром и периферией, традицией и реформами, Россией и Западом.
Идеи, сформулированные славянофилами и западниками, термины и дискурсивные формы, используемые в дебатах, сохраняли свою культурную ценность долгое время после исчезновения первоначальных кругов обоих течений. На протяжении всего XIX века эти мысли и суждения регулярно появлялись в газетных статьях, работах по социальной теории, литературной критике, истории, художественной литературе, очерках и даже путеводителях. Постоянно возникали новые группы писателей и интеллектуалов, которые отстаивали взгляды, напоминающие славянофильство или западничество, старые вопросы и проблемы порождали новые споры. Само краеведение можно было бы с полным основанием назвать результатом этого постоянного диалога. В нем дискурсивные формы, связанные со славянофильством и западничеством, приобрели в некотором смысле институциональный и дисциплинарный характер, усилия поколений русской интеллигенции по содействию изучению, описанию и пониманию родины наконец нашли структурное выражение.
Укорененность краеведения, тот факт, что оно казалось настолько органично связанным с давними отечественными культурными традициями и общественными дискуссиями, позволили специалистам на начальном этапе легко представить себе эту дисциплину как обладающую сложной предысторией. В 1920-х годах, как уже было отмечено, исследователи, связанные с Центральным бюро краеведения, начали оглядываться на предыдущие столетия в поисках возможных предшественников. Как правило, осуществленные ими идентификации принимались последующими поколениями краеведов и в некоторой степени даже населением Российской Федерации в целом. Россияне сегодня часто относят исследователей отдельных географических местностей XVIII и XIX веков к категории краеведов, особенно если считают, что их работа каким-то образом продвинула развитие «путеводителя» как литературной традиции.
Утверждая, что краеведение во многих отношениях представляет собой сугубо русскую дисциплину, подчеркивая тот факт, что оно возникло в результате давнего внутреннего культурного диалога, что оно отчасти определялось его ассоциацией с литературной формой, которая с конца XVIII века пользовалась значительной популярностью у российских читателей, я не хочу сказать, что эта дисциплина полностью лишена иностранного влияния и не имеет иностранных предшественников. Конечно, пример Heimatkunde в Германии сыграл свою роль в появлении краеведения в России. В первые два десятилетия ХХ века российские педагогические журналы регулярно публиковали статьи о движении за изучение родины в Германии и поощряли отечественных педагогов к проведению соответствующих реформ. Когда чиновники Комиссариата просвещения предприняли шаги по организации Первой конференции научных обществ по изучению местного края в декабре 1921 года, они, вполне возможно, отчасти думали о той положительной роли, которую Heimatkunde стала играть в провинциальной культурной жизни Германии, о том, как немецкие региональные общества создавали, развивали и содержали музеи, возглавляли кампании по сохранению ценностей и реализовывали важные образовательные инициативы. Они явно надеялись, что, объединив добровольные культурные и научные организации, существовавшие на всей советской территории, они поддержат аналогичную модель развития.
Важно отметить, однако, что влияние Heimatkunde на краеведение не выходило далеко за рамки таких первоначальных контактов. В начале 1920-х годов, по мере роста значимости и престижа российского краеведения, когда сам термин «краеведение» начал приобретать свои современные коннотации, расширяясь за счет включения движений и групп, изначально не связанных с Центральным бюро и его филиалами или, если на то пошло, с дореволюционным педагогическим родиноведением, исследователи в значительной степени перестали ссылаться на немецкую Heimatkunde. Политические обстоятельства несомненно сыграли в этом сдвиге свою роль. После революции российские педагоги и деятели культуры постепенно потеряли контакт с коллегами и друзьями в Западной Европе, у них больше не было такого легкого доступа к текущим публикациям из-за рубежа, диктат большевистской идеологии часто мешал им признавать связь между их работой и культурными или научными тенденциями в капиталистических странах Запада. Однако также представляется вероятным, что советские краеведы перестали говорить о Heimatkunde, потому что по мере расширения концепции того, что представляло собой краеведение, связь между этой формой региональной науки и ее немецкой предшественницей стала казаться более слабой. Лишь некоторые из элементов и тенденций, начавшие в 1920-х годах определяться как формы краеведения, возникли под влиянием Heimatkunde. Ряд подходов к локальному исследованию, которые развивались в России, включая, в частности, формы экскурсионной работы и охраны памятников, практикуемые в Санкт-Петербурге и Москве, возможно, казались многим специалистам несовместимыми по духу с немецкой провинциальной наукой.
С начала 1920-х годов краеведение пошло в значительной степени независимым курсом развития. Оно эволюционировало в отрыве от Heimatkunde и каких-либо других западных форм региональных исследований. Сформировавшись под влиянием уникальных исторических обстоятельств и особой социальной среды, оно взяло на себя различные функции и приобрело собственные традиции. Оно вобрало в себя тренды как высокой, так и низкой культуры, движения, программы и подходы, как разработанные в исторических столицах России, так и те, которые чаще ассоциируются с провинциальными
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!