Рота - Олег Артюхов

рассечённого горла фонтаном. Перекошенное смертным ужасом лицо. Поворот, удар вбок. Второй готов. Удар мне. Н-на в грудь с проворотом. Ногой в пах и ножом под шлем. Прямо в раззявленный рот. Получи, гад. Багровое месиво вместо лица. Другому удар ножом по бедру изнутри. Не жилец. Парня нашего зажали. Душат. Мелькнули его отчаянные глаза. Н-на фашист в спину. Н-на в брюхо. По лицу скользнул штык. Ах, ты мразь. Подножка, и в падении пропорол ему бок. Опять защёлкали по спине пули. Быстро кинул взгляд по сторонам и оцепенел. Эт-то что такое?!! Рядом с Дедом лопаткой отмахивался Пашка. Этот маленький засранец всё-таки решил погеройствовать! Благо, что у него тоже броня. Я с разворота ударил набежавшего немца ножом в шею. Оглянулся. Пашку сзади схватил огромный верзила! Пытается сдавить горло. Здесь броня уже не поможет!! С разбега прыгнул эсесовцу на спину и резко крутанул голову. Хрустнули шейные позвонки.

— Пашка, стервец!! Марш отсюда!!

— Не могу, дядя Вася, здесь Семён Иванович, — в глазах парня плескалась неукротимая решимость.

Уговаривать и ругаться было некогда. Зарезав эсэсовца, наседающего на Деда, я бросился вправо, где кипела особенно яростная схватка. Удар. Ещё удар. Опять пули по спине. Да, где ж мы вас всех хоронить-то будем?! Мать-перемать!! Я уже перестал считать и внятно соображать. Сплошная череда ударов, поворотов и снова ударов. Кровь, кровища. Вопли боли и ярости слились в сплошной гул в багровой пелене. И вдруг всё прекратилось.

От невероятной перегрузки я не мог втянуть в себя воздух. Кое-как прокашлялся, раздышался и прогнал красно-серую муть из глаз. Дышал до одури. Сердце трепетало, как заячий хвост. Обессилевшие руки онемели, а ноги слегка дрожали. Вокруг среди деревьев валялись мёртвые и агонирующие эсэсовцы. Я продолжал тянуть ртом и носом воздух, успокаивая дыхание. Появилось обоняние. Помимо привычной пороховой и нефтяной гари от земли тянуло запахом тёплой крови и внутренностей. Воздух пах и смердел. Привкус чужой крови во рту толкнул в горло тошнотворный комок. Я с трудом отплевался, вытер рукавом тягучую слюну и, пошатываясь, шагнул в сторону. Ярость быстро угасала, уступая место отвращению и опустошению.

Там и тут стояли и ходили бойцы, густо забрызганные засыхающей кровью, с тёмными в потёках грязного пота лицами и озирались, не веря в победу. Кто-то из них хрипло выдавал боцманский загиб, кто-то, как я, не мог отдышаться, кто-то, задыхаясь, свалился на землю, кого-то громко рвало.

Подробности боя я помнил смутно, и, как выяснилось, нам крепко помогли бойцы первого взвода. Оказывается, майор приказал оставить в окопах на северном рубеже только по пулемёту у каждого шоссе, и десять бойцов направил сюда. В общем, они попали на представление вовремя.

Я выбрался из кучи трупов и вслушался в пространство. С правого фланга доносилась редкая стрельба, слева изредка коротко трещал пулемёт. Но в целом уже было понятно, что атака отбита. От края до края всё поле затянул дым, через который едва просматривалась подбитая и горящая техника и серые кочки множества трупов. Между ними среди дымящихся воронок и разного хлама ползали раненые, грязные, окровавленные люди с серыми лицами и запёкшимися губами. Оттуда доносились стоны, вопли, хриплые крики, кряхтение и матерная брань на немецком. Кое-где мелькали фигуры с носилками.

Уверенные в своём превосходстве, арийские сверхчеловеки даже мысли не могли допустить, что могут отступить перед ничтожными унтерменшами, а потому полегли почти все. На этот раз эсесовцам сильно не повезло, крепко получив по зубам, ошеломлённые поражением они отступили. Но не ушли, поскольку пылали жаждой мести. Кроме них где-то там на подходе была танковая дивизия СС. Кто их нынче разберёт. Но я точно знал, что они закусили удила и не успокоятся.

Как всё-таки велик русский язык. Не думал, что матерно можно не только обругать, но и похвалить. А похвалить моих бойцов, моих братьев по оружию было за что. Однако плевать им было на похвалу, рукопашный бой выпил все силы, и они медленно, молча, разбредались, подбирая на ходу брошенное оружие и кое-как приводя себя в порядок. Их опустошённые нечеловеческим насилием души требовали одного — хоть немного покоя. На поваленном дереве сидел Дед и гладил по голове Пашку, который до сих пор побелевшими пальцами крепко сжимал рукоять лопатки. От жалости защипало глаза. Чуть дальше сидел Ванька и покачивался, сжимая голову руками. Я оглядел побоище, вытер о труп нож и задвинул в чехол. Иссушенное горло с трудом проглотило тёплую воду из фляги, и только после этого я смог говорить:

— Неплохо повоевали.

— Командир, — от усталости и перевозбуждения Баля слегка заикался, — ты один своими руками, наверно, десятка три завалил. Ты себя со стороны бы видел. Страсть и ужас. Гансы только отлетали. Ну, и здоров же ты драться, Василь Захарыч!

— Да, ладно тебе. И вовсе я не страшен, лишь слегка горяч, — прохрипел я сквозь зубы.

— Что тут у вас? — справа из-за деревьев выбежал Сурин с десятком бойцов, — Ну, ни хрена ж себе…, — они остановились, как вкопанные оглядывая трупы немцев, повсюду валяющихся в два слоя и нас залитых с головы до ног кровью.

— Ты цел, командир?

— Порядок.

— А, по виду не скажешь, весь в кровище. Как же вы тут одни? Шумнули бы.

— Некогда было. Всё произошло быстро. На фланге то управились?

— Да там жуть сколько коробок пожгли. Сосчитать невозможно. Наши танкисты здорово помогли, в тыл ударили, ну они и заметались. Майора ранило…

— Что ж ты молчал!! С этого надо было начинать… … …! — крикнул я на бегу, сразу же пожалев, что сорвался на нормального парня. Однако ранение командира полка меня сильно обеспокоило.

Майор с перевязанной грудью, шеей и руками лежал на плащ-накидке, постеленной на кучу лапника. Его зацепило осколками от случайного близкого взрыва. Синюшная бледность и невнятная речь говорили о значительной потере крови. Я впервые видел его без шлемофона, и удивился тому, что голову этого в общем то молодого мужика густо обрызгала седина. Он следил за мной мутным от боли взглядом, не поворачивая головы, и пытался что-то сказать, но силы покидали его, и их хватило только на то, чтобы судорожно стиснуть мою ладонь. Петра Ивановича нужно было немедленно отправлять в госпиталь, в крайнем случае, в медсанбат. Уныло упало сердце и стало тошно от мысли, что непонятно почему война всегда выбивает лучших. Я сам подогнал Опель. Четверо бойцов бережно загрузили командира полка и ещё семь раненых десантников в кузов.

—