Запретный город - Кристиан Жак

— Огромная честь!

— Так и ответственность тяжкая.

— Скажи честно, Молчун… Ты же перескочил через несколько ступенек служебной лестницы, так?

— Так.

— А как это у тебя вышло, мне не говоришь.

— Как и все мы, я тоже храню тайну.

— А я остаюсь в хвосте!

— У тебя другая дорога, тебе иные задачи решать, и двигаться тебе лучше в своем темпе. Мы с тобой не соперники и никогда друг с другом тягаться не будем.

Наступающий день обещал быть еще жарче вчерашнего. Несмотря на это, Панеб Жар уже отправился в поход за гипсом, но вдруг дорогу ему преградил начальник артели.

— Ты куда?

— За гипсовым камнем.

— А кто тебе велел?

— Мне надо научиться делать гипсовую штукатурку, чтобы было на чем рисовать. Значит, гипс нужен.

В первый раз после своего приема в братство Панебу выдался случай приглядеться к своему руководителю поближе: человек важный, сильный, речь медлительная, глаза суровые. Единственный из мастеров Места Истины, с кем Панеб не хотел бы сойтись один на один.

— Ты еще не понял, что здесь никому нельзя творить что вздумается? И выдумывать что попало?

— У меня не выдумки, а нужда.

Неби скрестил руки на груди.

— Это мне решать, где какая нужда. Иди за гипсом, Панеб, а как научишься делать гипсовую штукатурку, займешься обновлением лепнины на фасадах всех здешних домов. Когда закончишь, поговорим про твои дела и намерение стать рисовальщиком.

Конечно, селение помнило имена кое-каких мастеров, сумевших за день произвести немыслимое количество гипсовой штукатурки: сто сорок мешков выдал на-гора Чени, а Санахт — двести пять! Но Панеб Жар, освоив приемы, которые показал ему Паи Доброхлеб, изо дня в день завязывал по двести пятьдесят мешков. Правда, из мастерской под открытым небом за весь рабочий день он не вылезал ни разу.

Потребность общины в гипсе, как правило, зависела от характера и количества выполняемых заказов; но коль скоро требовалось отделать фасады по всему селу и придать им ослепительную белизну, Панеб решил заранее заготовить материала побольше, чтобы потом не отвлекаться: когда он наконец примется за тяжкий труд, порученный ему начальником артели, рвения-то изрядно поубавится — задание наверняка отнимет несколько месяцев. Но неповиновение начальнику артели равносильно незамедлительному изгнанию из селения. Так что Панеб изживал обиды, обжигая сырой гипс — тот самый, который он сам извлек из земли. После обжига при температуре двести градусов он смешивал обожженную пыль с водой, получая гипсовую штукатурку, то есть тот самый строительный гипс, который так хорошо пристает к стене и сглаживает все ее неровности.

А если хорошенько разровнять, то поверхность превратится в ровную плоскость.

— Твоя штукатурка лучше моей, — признал Паи Доброхлеб. — Обжиг ты освоил просто здорово. Даже не верится!

— Я начну обмазывать стену слоями известки. А потом оштукатурю ее гипсом. Выберу самый раздолбанный дом в деревне… Что скажешь?

— Бог в помощь, Панеб! Продолжай в том же духе.

А ты знаешь, что один из наших сотоварищей остался штукатуром на всю жизнь? Он выравнивал стены для рисовальщиков.

— Может, его это и устраивало, но у меня на уме другое. И этот гипс для меня только ступень.

— Ты еще не знаешь всех тайн гипса… Гипс нужен и затем, чтобы связывать кое-какие краски, если только начальник артели сочтет тебя достойным и допустит к ним. И не забывай, что гипсовая штукатурка — прекрасная смазка, если нужно подогнать один огромный каменный блок к другому.

Молодой великан навострил уши.

— Прежде всего, Панеб, следи за качеством готового материала.

— А как?

Паи Доброхлеб показал конус, выточенный из известняка.

— Вот этой штучкой проверяют строительный гипс на плотность и на густоту — для разных работ нужна разная штукатурка, так ведь? Если ты дашь тяжелым частицам осесть на дно, то вся работа насмарку и начинай все по новой.

Панебу не хотелось морочить себе голову такими тонкостями, и он пропустил это предостережение мимо ушей. Ему хотелось как можно скорее управиться с заданием и просочиться наконец в круг рисовальщиков.

— А когда ты был подмастерьем, Паи, тебе тоже приказывали штукатурить все дома в селе?

— Нет, только свой. Но у меня не было столько сил, сколько у тебя. Вон как ты работаешь! Каждому даются те испытания, которых он заслуживает. Здесь так.

И вдруг Панеб решил, что Паи Доброхлеб вовсе не такой доброхот, какого из себя строит. И помогает ему вовсе не из сочувствия, а, никак, ему начальник артели велел. Что, если так?

— Задавай себе правильные вопросы, — советовал Паи, — от неправильных никакого проку. И не забывай первое правило всех мастеров: твори для того, кто творит.

Жители селения не переставали удивляться успехам Панеба: его невероятное упорство и неуклонное продвижение от дома к дому невольно внушали уважение к нему даже самым недоверчивым. Он набрасывался на каждый фасад с решимостью воителя, сражающегося за свою жизнь, и не оставлял его до тех пор, пока гладкая поверхность не начинала сиять невероятной белизной. Словом, оживали жилища трудами Панеба Жара.

Насмешливый взгляд, руки в боки, плечико небрежно прислонилось к косяку входной двери… прекрасная Бирюза пристально всматривалась в юного великана.

— Наконец-то и до моего дома дошел… Боялась, что его-то ты постараешься пропустить.

— Я всеми домами должен заниматься, но твой-то — в великолепном состоянии.

— Видимость одна… Только новая штукатурка придаст ему пристойный вид. Или ты хочешь, чтобы я пожаловалась начальнику артели?

Панеб Жар вмиг оказался рядом с молодой женщиной, левой рукой обхватил ее за талию, поднял и внес в дом.

— Доносом грозишь?

— Знаешь, какая трещина в спальне? Как обмазка высохла, так и поползла. Чтобы она не разрасталась, надо соломы в нее напихать, а потом сверху заштукатурить.

— Я только фасадами занимаюсь.

— Ну сделал бы исключение. Для меня-то.

И она обвилась своими длинными точеными ножками вокруг талии Жара и поцеловала его так пылко, что никакой решимости сопротивляться у него не осталось. Подняв свою сладостную ношу, он перемахнул через три ступенечки и оказался у ложа,[10]сложенного из кирпичей в углу первой комнаты. Оно было оштукатурено и украшено изображениями совершающей омовение обнаженной женщины и флейтистки, отчасти скрытой вьюнком, хотя вообще-то из одежды на ней было только ожерелье. Это отделенное от комнаты и приподнятое ложе было, однако, достаточно удобным: на толстых шерстяных покрывалах лежали подушки, на которых и расположились любовники.