Богини славянского мира - Михаил Серяков

Если мы обратимся к русской традиции, то в связанных с Софией сюжетах народного фольклора нам также встретятся отзвуки индоевропейского представления о творящем мир Слове. Несмотря на то, что не только в христианской, но и в античной греческой традиции Мудрость выступала в виде женского девственного начала, в русском духовном стихе о Егории Храбром именно София является матерью главного героя и его сестер. Хоть сам Егорий несет на себе ярко выраженные черты языческого бога солнца, в целом ряде вариантов данного духовного стиха он наделяется чертами космического Первобога, из тела которого образуется впоследствии Вселенная:

Таким образом, через это София-Слово оказывается матерью всего окружающего человека мироздания. Тема творящей мир речи проявляется и в ее сыне, который впоследствии одними только словами устрояет Святую Русь. Взятые вместе с индоевропейскими параллелями, эти обстоятельства свидетельствуют в пользу того, что отступление авторов стиха от традиционного представления о девственном характере Софии не было случайным и было обусловлено более ранними языческими представлениями об универсальной роли Слова. Если же мы примем во внимание солярную природу самого Егория, то образ Софии духовного стиха оказывается родственен образу солнцевой матери-судьбички в чешском и русском фольклоре.

Нечего и говорить, что представление о рождающей сына и дочерей Софии полностью исключает возможность отождествления ее с образом Иисуса Христа в народном сознании. Это подтверждается и материалом русских заговоров: в одном из них Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья исцеляют детей от родимчика и всех болезней (точно такая же функция имеется в заговорах и у Пятницы), а в другом в форме Совья (искаженная София) она фигурирует вместо бабушки или матушки Соломонии, апокрифической повитухи, защищает младенцев от болезней и помогает при родах736. Вместе с тем следует отметить, что, по мнению искусствоведов, в новгородской иконографии данного образа также отразились представления о порождении ею вселенной: «Здесь на иконе выступает космогоническая роль Софии и вместе с ней и Богородицы. В образе Премудрости, возвышающейся на фоне небесных кругов, тоже изображен акт сотворения вселенной, но как бы изнутри, из глубины, из лона. При этом очевидно сопоставление небесного фона Софии с чревом Богородицы. Лоно Богородицы, «вместившей невместимое» (Христа) разрастается до образа вселенной, а космос оформлен как материнская утроба»737.

Отзвуки этой роли мы видим и в сказке о Василисе Премудрой, перекликающейся своим прозвищем с Софией, творящей мир если не словом, то в обрядовом танце: «Потом как встали из-за стола, то заиграла преогромная музыка, и лягушка пошла танцевать; и как одним рукавом махнула, то вдруг сделалось на аршин высоты воды в той зале, потом как махнула другим рукавом, то поплыли по воде гуси и лебеди, что видя, все не могли надивиться ее хитрости. И как она оттанцевала, то все оное и пропало». Когда же Иван-богатырь, сжигает лягушечью кожу своей жены, та исчезает, напоследок сказав ему: «…Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, в Подсолнечном государстве, и знай, что меня зовут Василиса Премудрая»738. Представление о творящем мир танце, а через него и музыки, мы видим как в индийском мифе о Шиве, так и в воззрениях Пифагора.

Еще больший интерес представляет для нас собственно новгородская легенда, непосредственно отражающая народное представление жителей этого города на образ Софии. Речь в ней идет про Гостева, который целых сорок лет дальше всех плавал на своих ладьях по Студеному морю. «Уже честная седина пала в бороду Гостева, и тут прямой его ум исказила поперечная дума: «Берег я прибрал себе самый удаленный, путь туда грубый и долгий. Не сыскать ли промысел поближе, чтобы дорога была покороче…». В таком смятении ума стоит Гостев у кормила лодейного: «Кому надобны неиссчетные версты моих путеплаваний? Кто сочтет морской путь и морской труд?»

…Перед глазами бескрайное море, волны рядами-грядами. И видит Гостев: у середовой мачты стоит огнезрачная девица. У нее огненные крылья и венец, на ней багряница, истыканная молниями. Она что-то считает вслух и счет списывает в золотую книгу.

– Кто ты, о госпожа? – ужаснулся Гостев. – Что ты считаешь и что пишешь?

Девица повернула к Гостеву свое огненное лицо. Ответ ее был как бы говор многих вод:

– Я премудрость божья, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского хода. О кормщик! Всякая верста твоих походов счислена, и все пути твоих лодей исчислены и списаны в книгу жизни Великого Новгорода.

– Ежели так, о госпожа, – воскликнул Гостев, – то и дальше дальних берегов пойду и пути лодей моих удвою!»739

Ближайшим аналогом Софии, пишущей книгу жизни всего Новгорода, является упоминавшееся выше хорутанское предание о книге Рожденник, в которой записаны грядущие события в жизни каждого человека. Единственное отличие между ними заключается лишь в том, что у Рожденник все будущие события уже записаны в книгу судьбы, а новгородская София записывает в книгу жизни происходящие в данный момент события. Соотнесенность Софии в данной легенде с судьбой подтверждается тем, что в том же Новгороде архиепископов избирали посредством жребия, который тянулся не где-нибудь, а именно в храме св. Софии. Аналогия с хорутанским преданием позволяет нам уточнить генетические связи богини мудрости новгородцев с другими персонажами славянской мифологии. Как было показано в главе о рожаницах, представлении о книге судеб является достаточно поздним, и первоначально речь шла о прядении ими нити жизни. Переходный образ мы встречаем в сербской традиции. Там описывается дева, светлая как само солнце, которая, сидя над озером, вышивала солнечными лучами по основе, сделанной из юнацких волос. Сама эта дева имела в голове червленый как кровь волос. Когда этот волос разрезали надвое, то нашли, что в нем было записано много славных деяний, совершившихся от начала света740. Данный образ весьма напоминает и рассмотренную выше «прекрасноткущую» Илифию-«освободительницу» в ее ипостаси богини судьбы. Еще более раннюю форму этого представления мы находим на Украине: «По украинским поверьям, после шестой из 12 пятниц Пятница явится во сне и откроет человеку половину его будущего; после двенадцатой пятницы она изложит ему все будущее»741. Как видим, здесь представление о прорицающей будущее богине связано с соблюдением посвященного ей календаря, однако будущее прорицается человеку уже непосредственно, во сне, безо всяких книг и вышивок. Украинское предание ценно еще и тем, что показывает тождество Софии и Пятницы, связь их обеих с темой судьбы.

Аналогия новгородского и сербского предания достаточно точная. В обоих случаях центральную роль в них играет светоносное женское начало, записывающая или, что является более ранним вариантом, вышивающая славные деяния людей. Эти примеры показывают общеславянское происхождение подобного образа. Кроме того, сербская параллель позволяет лучше понять новый аспект новгородской Софии, который оказывается связан не только со словом и божественной премудростью, но выступает в роли хранительницы славы нелегкого труда первопроходцев и открывателей новых земель. О самом непосредственном отношении Софии к славе на Руси свидетельствует не только новгородский фольклор, но и обстоятельства посвящения ей первого храма в Киеве. Летопись сообщает, что он был заложен Ярославом в 1037 г. вне города на том самом месте, где он одержал победу над печенегами: «Печенѣзи приступиша и почаша. и сступишася на мѣсто. идеже стоить нынѣ _стая Софья. митрополья Русьская. бѣ бо тогда поле внѣ града. и быс сѣча зла. и одва одолѣ к вечеру Ярославъ. и побѣгша Печенѣзи разно»742. С этим сообщением необходимо сопоставить известие этого же источника о том, что отец Ярослава Владимир на месте своей победы над этими же кочевниками в 992 г. заложил город, дав ему многозначительное название Переяславль в честь того, что победивший печенежского богатыря русский отрок-кожемяка «зане перея славу отроко тъ», а сам великий князь «възвратися въ Кыевъ. с побѣдою и съ славою великою»743. Таким образом, как город с характерным названием Переяславль, так и киевский храм Софии были призваны отметить место ратной славы русского оружия и в интересующем нас случае, знаменующем самое начало вхождения данного культа в отечественную традицию, заложенный во имя Божьей Премудрости собор стал зримым напоминанием об одержанной победе. Однако в Киеве, в отличие от Новгорода, в народном сознании не было соответствующего языческого образа, в результате чего персонаж новой христианской религии там не получил своего дальнейшего развития.