Лабиринт Ванзарова - Антон Чижъ

Малую Невку и забрались на Крестовский остров. С Батарейной дороги свернули на Белосельский проспект, с него на Кольскую улицу. Пролетка пошла медленно, пока не остановилась. Извозчик оборотился.

– Здесь, что ли, господин хороший?

В этой части острова деревья стояли плотно, как в лесу. Свет луны еле проникал сквозь строй стволов. Вдалеке виделось зарево электрических огней загородного театра и ресторана «Крестовский сад». Там бурлило веселье. Здесь было тихо, темно и пустынно. Дача стояла на снежном пригорке. С виду – обычный деревянный дом для летнего проживания с верандой. Окна темны, двери заперты. Снег на подъездной дорожке утоптан. Ванзарову ничего не стоило открыть любой замок. Однако такую дерзость он не мог позволить. Учитывая, кому могла принадлежать дача.

– Что, барин, прикажете: остаетесь или, может, в «Аркадию» или «Альказар»?

Извозчику не хотелось попусту терять самое горячее время.

Достав штатный свисток, Ванзаров дал двойной тревожный сигнал. Сделал паузу и дал повторный. Потом еще. От полицейского свиста извозчик съежился. Ванзаров сошел с пролетки. Придерживая шашку, со всех ног несся городовой. Подбежал, запыхавшись, оглядел фигуру в штатском, в лицо не узнал, честь отдал. На всякий случай.

– Что случилось?

Ванзаров представился, спросил, как звать. Городовой Смирнов опять козырнул.

– Происшествия за последние двое суток?

– Никаких, ваше благородие, все спокойно. Да и то сказать: зима, не сезон. Постояльцев почти нет.

– За этой дачей, – Ванзаров указал на строение, – присматриваете?

– Чтобы особо – нет, – доложил городовой и добавил: – Не было таких распоряжений.

– Вам известно, кому принадлежит дача?

Городовой замешкался, будто прикидывал: позволительно отвечать или нет.

– Так точно.

– Сейчас проверю, – Ванзаров поманил, чтобы извозчик не услышал, и даже подставил ухо, сдвинув шапку. – Докладывайте…

Набравшись духа, городовой прошептал фамилию, которую предпочитали не поминать вслух. Шеф политической полиции наводил страх на кого угодно. Даже на рядовых полицейских. В справочнике можно было не сомневаться. Статический учет в столице ведется отменно.

– Молодец, – похвалил Ванзаров. – Понимаете важность сохранять бдительность?

– Так точно! – от усердия городовой вытянулся.

– Вчера или сегодня посетители на даче были?

– Не могу знать, ваше благородие, заступил час назад. Спросите в участке.

– Благодарю за службу, – ответил Ванзаров и отпустил служивого.

Проявлять больший интерес к даче было опасно. Пристав наверняка доложит владельцу, что чиновник сыска любопытствует.

Усевшись в пролетку, Ванзаров приказал на Садовую улицу, домой. Извозчик запросил аккуратно по тарифу. При выезде на Батарейную дорогу[43] их обогнали малые сани на двух седоков, запряженные парой шустрых лошадей. Сани умчались стремительно, рассмотреть пассажиров не удалось. Ванзаров не слишком старался. Он изучал новое обстоятельство: на эту дачу возили Охчинского. Если, конечно, Обух не напутал. Выходит, Александр Ильич имеет прямое отношение к похищению доктора и эксперименту над ним. То есть он связан с Прасковьей Ладо, она же Ариадна Клубкова, и Филиппом Почтовым. Отчаянные революционеры, с которыми обязан бороться.

Зачем ему так рисковать?

Ответ прост и очевиден: устроить провокацию, чтобы героически ее разоблачить. Еще лучше: предотвратить. Например, спасти от покушения министра Горемыкина. Чем заслужить безграничное доверие. Метод работает исправно. Если не выпускать из рук нити управления провокацией. Иначе случится беда. Логично предположить, что исчезновение Самбора – часть плана. Как и арест Ванзарова. Вот только доложить об этом – равносильно выстрелить себе в голову. Вылететь со службы легко, только беду не предотвратить. А может, не надо предотвращать? Нити-то в надежных руках…

Ванзаров бродил в мысленных дебрях. Мимо мелькал город в праздничном вихре.

Приехав, он поднялся к себе на третий этаж. В дверную щель было воткнуто три одинаковых конверта. Брат проявил редкую настойчивость. Не распечатывая, Ванзаров бросил почту на стол. Предстояло выбрать между сном и голодом. Трактиры еще открыты, накормят и напоят. Скинув сюртук и расстегнув галстук-регат, он прилег на диван. Передохнуть, на минутку закрыв глаза. Минутка улетела. За ней другая. И выбирать уже не пришлось.

27 декабря 1898 года, воскресенье

Новая фабрика.

С будущего года в Петербурге открывается новая фабрика, которая будет вырабатывать исключительно алюминиевые часы по системе петербургского часовщика Г. Особенность этих часов в том, что они заводятся только один раз на месяц, светятся в темноте и имеют самодвижущийся циферблат, разделенный вместо 12 на 24 часа, согласно суточному вращению Земли вокруг своей оси.

«Петербургский листок», 27 декабря 1898 года

68

В борьбе с дремотой пролетела ночь. Еремин сам вызвался остаться на вторые сутки. Курочкин понимал бесполезность, но если филер рвется – нельзя душить инициативу. Оставил строжайший приказ: если вдруг объявится мадемуазель с перышком или случится иное чудо, немедленно телефонировать. Самому не предпринимать ничего, вести объект наблюдения, ждать подмогу. Старший филер остался ночевать в отряде рядом с телефонным аппаратом.

Выбрав выгодную позицию, с которой главный вход и большая часть холла была под наблюдением, Еремин уселся в кресло. Вскоре его перестали замечать портье, коридорные и рассыльные. Для служащих гостиниц он слился с холлом. Гости тоже не обращали внимания на господина в невзрачном костюме. Парочка веселых девиц, которых на парижский манер называли «котированные демимонденки», оценила его финансовые возможности и упорхнула в ресторан. Еремин фиксировал все и всех. Дал себе слово не сходить с места, не есть, не пить, забыв потребности организма. Около полуночи мелькание лиц прекратилось. Силы празднующих подошли к концу вместе с опустевшими кошельками. Оркестр румынских цыган еще рвал скрипки, но ресторан обезлюдел. Официанты, держась из последних сил, прибирали зал и принимали остатки чаевых.

Около часа ночи Еремин заметил, что перед глазами малость поплыло. Он дернул головой, размял плечи, стал сжимать пальцы ног. Физические упражнения разогнали сонный туман. Не доверяя себе, филер каждые четверть часа проверял карманные часы, шевелился в кресле и напрягал спину. В филерском блокноте отмечал каждый час. Иных заметок делать не пришлось: гостиница погрузилась в сон. Портье ушел в комнатку рядом со стойкой. Даже швейцар задремал на стуле в тепле.

Коварству покоя Еремин не поддался, боролся со сном всеми силами. Поле боя осталось за ним. Вернее, холл. В шесть утра ресторан ожил, готовясь к завтраку, забегали коридорные и горничные, швейцар вышел на улицу. Филер встал с насиженного места и основательно размялся. Еще через час появились первые приезжие. Около восьми Еремин решил, что долг исполнен, уже ничего не случится. Без пальто он вышел на свежий воздух. Мороз бодрил и пробирал до косточек. Еремин по-приятельски раскланялся со швейцаром и собрался телефонировать Курочкину, доложить о полном отсутствии событий. С надеждой получить приказ встретить сменщика и быть свободным.

К гостинице подъехала самая обычная пролетка. Пассажир сунул извозчику мелочь, на прощание приподнял шляпу и сошел с подножки. Выглядел он свежим, бодрым, отдохнувшим, хоть на морозе одет в легкое пальто, да и шляпа фетровая. Швейцар с поклоном открыл дверь. Гость и ему отдал долг вежливости. И даже приветливо кивнул Еремину, как обслуге.

Филер не поверил своим глазам. Успев узнать у извозчика, где взял пассажира, он проскользнул в гостиницу. Господин у стойки портье брал ключ, сияя дружелюбием. Затем поднялся в номер 202, который был тщательно прибран, а ковер с засохшим пятном вынесен. Нельзя надеяться, что это призрак, обман воображения или галлюцинация. Все происходило на самом деле. Еремин занял позицию в коридоре, чтобы держать номер под наблюдением. Что было правильно. Не прошло пяти минут, как постоялец вышел и направился в ресторан.

К нему подбежал официант, спросил, какой угодно столик. Господин выбрал в самом центре зала. Сел и взялся за меню. Тут в ресторан вошел полицейский полковник в новеньком кафтане, идеально сидящем по фигуре. Правда без шашки и кобуры. От него исходил блеск самодовольства, как от золотого рубля. Даже ежик стриженых седых волос гордился собой. Победоносно оглядев зал, полковник приметил одинокого гостя, сощурился и направился к нему.

Строжайший приказ Еремин помнил: не допускать никаких контактов. Но как простому филеру оттеснить полковника полиции? О таком в наставлениях не пишут. Он присел за столик, чтобы не бросаться в глаза и видеть лица: Еремин умел читать по губам.

Полковник подошел к господину, изучавшему меню, и громогласно хмыкнул.

– А не пан ли то Самбор? – спросил он с игриво-строгой интонацией.

Меню упало на скатерть, гость изобразил крайнюю радость, вскочил и протянул руку через стол.

– А то есть пан полковнику! Якэ сченсчливе спотканэ![44]

Они обменялись таким крепким рукопожатием, так трясли руки, что запонки рисковали выпасть