Свет грядущих дней - Джуди Баталион

Реня вздохнула. Она все понимала. Но как бы ей хотелось, как она надеялась участвовать в активной борьбе!

Вступить в партизанскую бригаду было невероятно сложно, особенно еврейской женщине[609]. Хотя существовало много партизанских отрядов, каждый со своим «символом веры»[610] и философией, в двух вещах сходились все. Во-первых, они не принимали евреев, по националистическим соображениям – точнее, из-за антисемитизма – или просто потому, что не верили, будто евреи смогут сражаться. Большинство евреев приходили в леса без оружия и военной подготовки, в состоянии острого физического и морального расстройства, и их рассматривали как обузу. Во-вторых, женщины не считались «боевым ресурсом» и годились, как было принято полагать, только для стряпни, стирки и ухода за ранеными.

Несмотря на это, около тридцати тысяч евреев влилось в партизанское движение, зачастую скрывая свое еврейство или двойным усердием завоевывая себе место в отряде. Десять процентов из них составляли женщины[611]. Большинство еврейских женщин сражались в отрядах, действовавших на востоке; их побег обычно планировался заранее. Вступление в партизаны зачастую было для них единственным шансом выжить, поэтому они с готовностью рисковали.

А опасным для жизни было уже само попадание в партизанский лагерь. В женщине могли распознать еврейку и сдать ее полиции или убить по дороге на почве антисемитизма, подхлестнутого политикой нацистов. Партизаны нередко стреляли без разбору в любого чужака, в том числе в евреев-беглецов. В некоторых партизанских соединениях женщин подозревали в том, что они нацистские шпионки. Одному партизанскому командиру сказали, будто гестапо послало несколько женщин отравить их продуктовые запасы, поэтому его отряд расстрелял целую группу евреек, приблизившихся к месту его расположения. Леса кишели бандитами, шпионами, нацистскими коллаборационистами и враждебно настроенными крестьянами, которые боялись немцев. Партизаны и сами могли проявлять жестокость. Многих женщин насиловали[612].

Большинство довоенного еврейского населения[613] Польши было городским. Для них лес с его зверями и насекомыми, водоемами и болотами, ледяными зимами и знойными лéтами был другой вселенной, постоянно причиняющей физический и психологический дискомфорт. Женщин там ждали одиночество и беззащитность. Партизаны, обычно называвшие женщин «шлюхами», нередко отсылали их обратно, если те не обладали медицинскими навыками или умениями стряпухи – или не были достаточно привлекательными. Большинство евреек, будучи зависимыми от мужчин, вынуждены были торговать собой в обмен на одежду, обувь, жилье. Некоторым приходилось соглашаться на «благодарственный секс» с проводником, приведшим их в лес. По ночам на партизанские лагеря иногда совершали налеты, так что женщине необходимо было спать рядом с каким-нибудь защитником. Как жаловалась одна из партизанок: «Чтобы иметь хоть относительный покой днем, мне приходилось соглашаться на “отсутствие покоя” ночью»[614]. Процветала экономика по принципу «секс в обмен на защиту»: он защищает ее, она становится его девушкой. Одна еврейка вспоминала, что ей сразу же велели «выбрать себе офицера»[615], другая писала, что один советский партизанский отряд «захватывал женщин специально для секса». «Изнасилованием я бы это не назвала, – добавляла она, – но это было весьма близко». Однажды командир этого отряда вошел в палатку, где она мылась вместе с другими девушками; одна из них бросила в него ведро с водой. Он открыл стрельбу[616]. Многие женщины были вынуждены сходиться с каким-нибудь мужчиной только для того, чтобы другие прекратили преследовать их[617].

Интимные отношения были сложными во многих отношениях. Во-первых, эти травмированные, скорбящие женщины и девушки совсем незадолго до того потеряли всю семью и не были склонны к романтике. Во-вторых, имели значение социально-классовые различия. В довоенной жизни городские еврейки имели образование и амбиции представительниц среднего класса. Партизаны же по большей части были неграмотными крестьянами. Городские мужчины из элиты общества в лесу были «бесполезны»; лишь сильный мужчина с ружьем обладал реальным статусом[618]. Женщины вынуждены были не только скрывать свое еврейство, но и менять свои более космополитические убеждения, свое поведение и манеру речи.

Несмотря на все это, многие женщины становились «фронтовыми женами» командиров. Иногда вследствие этого рождалась настоящая любовь, чаще – нет. Аборты, которые делались без обезболивания, в землянках, были явлением заурядным. Капитан Фанни Соломян Лутц, еврейка, физиотерапевт по специальности, стала главным врачом партизанской бригады, базировавшейся под Пинском; она экспериментировала с травяными настоями из растений, собранных в лесу, и сделала немало успешных абортов с использованием хинина, хотя неоднократно результатом становилась смерть на операционном столе[619].

Большинство еврейских женщин-партизан поступались своей идентичностью и полагались на мужчин. Имевшееся у них оружие конфисковывалось, их заставляли тачать кожаные сапоги для бойцов, стряпать и стирать, от чего у них шелушилась и трескалась кожа на руках[620]. Стряпня в лесу тоже была нелегким занятием: женщинам приходилось заготавливать дрова для костра, носить воду и проявлять невероятную изобретательность в условиях скудных запасов провианта. В штабах отрядов женщины служили канцеляристками, стенографистками и переводчицами, небольшое число женщин были врачами и медсестрами.

Встречались, однако, среди еврейских женщин и исключения: некоторые были спецагентами, разведчицами, фуражирами, перевозчицами оружия, диверсантками, поисковиками беглых военнопленных, а также полноправными лесными бойцами. Местные крестьяне испытывали шок, когда они появлялись – во всеоружии, с винтовками, а иногда и с детьми за спиной.

Фая Шульман[621], последовательница ортодоксального модернизма[622], была фотографом из города Ленин у восточной границы. От массового расстрела, в котором погибло 1850 евреев, в том числе ее семья, Фаю спасло ее «полезное ремесло» – ее заставили проявлять фотографии нацистских истязаний евреев. Сознавая, что и ее конец близок, Фая убежала в лес и умолила командира взять ее в его партизанский отряд. Зная, что она – родственница врача, тот определил ее в медсестры. Фая совершенно не разбиралась в медицине, но быстро преодолела брезгливость и психологический надрыв. Кровь раненых казалась ей кровью ее матери и вызывала картины убийства каждого из членов ее семьи. Однако под руководством ветеринара она научилась делать операции – под открытым небом, на операционном столе, сооруженном из веток, используя водку, чтобы притупить боль у раненого, которому ей предстояло зубами отхватить палец; а однажды она таким же образом вскрыла собственную загноившуюся плоть, прежде чем кто-нибудь успел заметить, что у нее лихорадка, и избавиться от нее как от обузы. В свои девятнадцать лет Фая носила в себе свой собственный мир и была постоянно вынуждена принимать решения, чреватые выбором между жизнью и смертью.

Фая настояла на участии в боях и на совершении рейда мщения на ее родной город. «Нацисты засы́пали общую могилу землей и песком, но даже спустя много дней после расстрела земля над ней шевелилась от