Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева

С какой быстротой сползла благодушная улыбка с еще такого молодого и свежего лица Парфена и как мгновенно страшный испуг застил его ставшие столь большими глаза!

– Что… ты имеешь в виду?

– Я подаю на развод и переезжаю.

– Куда? А как же дети? Ты что… бросаешь нас?

Карина качнула белокурой головой.

– Нет. – Сказала она как можно мягче. – Нет, Парфен, дети останутся со мной. Я ведь мать.

– Но… почему? Вернее: зачем? Зачем тебе переезжать? Разве у нас не чудесная квартира с видом на море? И места всем хватает!

– Дело не в квартире…

И действительно, Парфен говорил так, будто жена хотела сменить место жительства, а не человека, с которым жила; эта недогадливость, вероятно, была вызвана в нем желанием защитить самого себя от чудовищного потрясения, каким стало известие о разводе.

– Неужели… Неужели ты ни о чем не подозревал? Неужели не видел? Я не верю…

– Не подозревал о чем? Что не видел? Да о чем ты говоришь… не томи…

Парфен наконец встал из-за стола и сделал несколько шагов навстречу жене. Он попытался обнять ее, но Карина предупредила его.

– Не надо. Будет только хуже. Для тебя.

– Что? Что случилось? Зачем развод?

– Да ведь я ухожу к другому!

– Что…

– Уже три месяца изменяю тебе с ним, а ты, оказывается, ни о чем не подозреваешь! Ну это надо же!

Она возмущалась так, как будто действительно не она, а Парфен был виноват в том, что сразу не раскусил ее, не распознал обман. Будто горькая необходимость расстаться объяснялась его недогадливостью и легковерностью, а не ее корыстолюбием и вероломством.

– Какой же ты все-таки!

– Врешь! Врешь! Не верю! Нет никого!

– Есть.

– Тогда кто он? Скажи? Это что, тот сосед со второго этажа?

– Да какой сосед… какой… Ох! Ты его не знаешь. Это англичанин, друг одной из моих клиенток. Я приезжала к ней делать маникюр, а он частенько бывал у нее в гостях. Он пригласил меня прогуляться, попить кофе… Все так и закрутилось.

– И ты… любишь его?

Карина не умела врать столь откровенно и к вопросу этому была почему-то не готова, потому голос ее дрогнул, когда она не сразу ответила:

– Конечно. Конечно, люблю. Поэтому и развожусь. Он сделал мне предложение.

– Предложение! И это при живом-то муже!

Парфен более не мог смотреть на Карину, на ее красивое самодовольное лицо, не мог видеть, как светились ее глаза, потому теперь он взволнованно ходил по комнате, говоря невпопад и все не то, что нужно было, а что нужно было говорить, он не знал.

– Да ведь я сама сказала, что не уйду от тебя, пока он не сделает предложение… Я же не дура какая-нибудь.

– Ты как будто ждешь, что я похвалю тебя за твою расчетливость. – В голосе Парфена послышалась злая насмешка.

Карина не ответила, лишь подняла и опустила брови, давая понять ему, что по большому счету ей уже было все равно.

– А что ты хотел? Наш брак трещал по швам… Мне нужен мужчина, который сможет обеспечить и меня, и моих детей. Не могу же я до старости пилить ногти и чесать пятки мерзким толстосумкам! Я тоже хочу жить и ни в чем не нуждаться! Хочу путешествовать, жить в роскоши, как они…

– Так вот она истинная причина твоего коварства! И ты, стало быть, не любишь меня совсем? И того несчастного тоже?

Ей хотелось соврать, она была уверена, что сможет, но в этот самый миг, миг, когда Парфен поднял глаза и наконец пробуравил ее взглядом, она застыла, пораженная каким-то особенно сильным чувством. Должно быть, лицо ее стало совсем жалким в этот миг, и боль от предстоящего расставания отобразилась на нем, потому что выражение лица Парфена также изменилось. Он смотрел на нее не с негодованием и злостью, а со странной жалостью, как будто знал наперед, что она будет страдать не менее его самого.

– Это уже не важно. – Наконец произнесла Карина. – Я свое решение не переменю.

– И ты оставишь меня совсем одного? Только утром я проснулся женатым человеком с двумя прекрасными детьми, а сейчас я, получается, разведен, одинок, лишаюсь детей, живу в квартире, которая слишком велика для меня и которую я один не смогу оплачивать. Ну что же, ведь я мужчина: мужчинам не нужны чувства, у нас сердца изо льда! Так, Карина?

– Нет, ну что ты! Ну что ты! Я оплачу квартиру еще на месяц вперед, чтобы тебе было, на что жить и на что искать другое жилье!

– Я сказал тебе это не потому, что жду от тебя денег.

– Тогда что же? Что ты ждешь от меня? Неужели еще надеешься, что я передумаю? Да разве ты простил бы измену?

Внезапно Парфен не ответил, взревел:

– Я… не знаю, чего жду!

И действительно, как мог он надеяться на то, что она передумает? Разве не разрушила она все, что они вместе столько лет строили? Разве мог он простить и принять ее обратно? Разве мог прикасаться к ней после столь хладнокровного и расчетливого предательства? Тогда почему спорил с ней, почему давил на жалость, почему взывал к ее чувствам к нему? Но ведь… были еще дети, дети! Взгляд Парфена устремился на балкон, где Мира вдруг ударила кулаком Митю, отобрала игрушку, и он заплакал. Парфен прикрыл глаза, вид детей был больнее всего для него, он не мог поверить, не мог представить себе, что его сын и дочь, с которыми он не расставался ни на миг после переезда в Испанию, потому что именно он сидел с ними круглые сутки, могли навсегда исчезнуть из его квартиры и из его жизни.

– Уходи. Но оставь мне детей. Ты не настолько жестока, чтобы забрать их.

Он говорил, отвернувшись от Карины и не раскрывая веки. Каждое слово давалось ему с большим трудом, через судорогу в горле.

– Да как же… ведь я мать! Я люблю их!

– Я люблю их больше.

– Ты этого знать не можешь.

– Так не честно: не я развожусь с тобой, не я рушу наш брак!

– Да, не честно. Да, подло. Но по-другому не выйдет. Я мать, я не оставлю их, а если бы и хотела… не смогла бы… Ведь ты так мало зарабатываешь, тебе не прокормить их.

– Я найду другую подработку, я справлюсь, ради них…

– Нет, нет, и не проси! Никогда!

– Прошу! Умоляю!

Сцена, которой не было конца, затянулась бы на неприлично долгий срок, не позвони вдруг кто-то в домофон. Карина поспешно