Королева Виктория - Екатерина Коути

Отправной точкой переписки было стремление Виктории к контролю. Ей жизненно необходимо было знать, что делают ее дети и не отбились ли они от рук. Она сразу же предложила схему, по которой Вики должна была составлять письма – точнее, отчеты. «Я надеюсь, что впредь ты будешь начинать свои письма со следующих рубрик. Вчера или позавчера мы делали то-то и то-то, ужинали там-то и там – то, а затем опиши, где провели вечер. Если ты хотя бы раз опустишь несколько дней, я буду вне себя от волнения, ведь я так огорчена и так по тебе тоскую. Дай мне обещание, моя милая… Тебе ведь не будет трудно»[168]. Но Вики и не думала следовать маминым инструкциям и писала, о чем хотела.

С удивлением Вики обнаружила, что суровая матушка уже не читает ей мораль. Теперь, когда обе были дамами замужними, Виктория начала относиться к дочери как к близкой подруге. Детей у королевы было хоть отбавляй, а подруг, с которыми можно посекретничать, ей страшно не хватало. Они обсуждали семейные дела, перемывали кости родне и, уже без оттенка ревности, восхваляли достоинства папы.

Когда королева навестила Вики в Берлине, они держались на равных. Вне себя от радости, Вики писала мужу: «Мама являет мне такую любовь и заботу, какой я не знала прежде. Это так трогательно и доставляет мне столько счастья. Мы проводим вместе весь день, скорее как сестры, чем как мать и дочь. Теперь между нами установилась гармония – мама одобряет все, что я делаю, и даже мои наряды!»[169]

Появление на свет внука, принца Фридриха Вильгельма Альберта Виктора, вновь укрепило неприязнь Виктории к беременности. В отличие от матери, чьи роды проходили сравнительно легко, Вики чуть не рассталась с жизнью. В ходе бесконечно долгих, мучительных родов врач слишком сильно дернул младенца за левую руку, изувечив его на всю оставшуюся жизнь. Вики горевала из-за травмы сына. К материнскому состраданию прибавлялся страх, что враги, коих у нее прибавлялось с каждым годом, будут попрекать ее больным сыном.

В 1862 году слабовольный Фриц упустил возможность взойти на престол. Все складывалось в его пользу: Вильгельм I, разгневанный тем, что ему не дали денег на армию, собирался отречься от короны – на зло всем и в первую очередь себе. Хватило бы одной подписи, чтобы Фриц стал королем. Вики умоляла его согласиться, но в последний момент он решил, что отнимать трон у родного отца несколько неэтично. Расплатой за доброхотство стали семнадцать лет ожидания, за время которых Пруссия объединила немецкие княжества под своей пятой – отнюдь не так мирно и по-соседски, как хотел того принц Альберт.

В отсутствие дочери Альберт обратил придирчивый взор на сына. Он поднял моральную планку на такие выси, что Берти еще в детстве оставил все попытки жить по отцовским правилам. А мать видела в Берти не отдельную личность, а испорченную копию ангела-мужа. В одном из многочисленных писем она сообщала сыну: «У всех вас есть основание гордиться, что вы являетесь детьми отца, равного которому нет во всем мире – великого, доброго, совершенного. Попытайся… пойти по его стопам и не отчаивайся, потому что никто из вас все равно не станет полностью на него похож. Но стань на него похожим хоть в чем-то, и ты уже добьешься многого»[170].

Когда Берти исполнилось пятнадцать, родители слегка ослабили контроль. Наследнику было позволено отправиться в Германию в сопровождении четверых добродетельных юношей и гувернера Гиббса.

Отчеты, которые гувернер методично слал Альберту, приводили принца в отчаяние. Какое уж тут интеллектуальное развитие? Вырвавшись из дома, Берти вел себя как малолетний сорванец. Со слугами был груб, гувернеру дерзил, а его розыгрышам, причем дурацким, не было конца и края. Однажды принц бесследно исчез из гостиничного номера, и вся свита искала его полдня, после чего довольный собой Берти вылез из-под стола. С отцом так не пошутишь, поэтому вдали от дома Берти наверстывал упущенное.

По возвращении домой все вернулось на круги своя. Вечные нотации, вечная слежка. Даже в виндзорской резиденции Уайт-Лодж, куда Берти переселили после конфирмации, витал дух строгого папы. Альберт раздал каждому из шталмейстеров принца секретный меморандум со строгими предписаниями: «Принц Уэльский не должен сидеть развалясь в кресле, не должен держать руки в карманах, на все знаки почтения должен отвечать тепло и сердечно». Развлечения должны были быть сугубо образовательными – чтение поэзии, музыка, изящные искусства. А королева, опасаясь, что сын набирает вес, посадила его на диету. Никакого вина, никакого пудинга, только мясо, овощи и сельтерская!

На шестнадцатилетие Виктория преподнесла сыну роскошный подарок – разрешила ему самостоятельно подбирать себе одежду. При этом она добавила, что в гардеробе наследника не должно быть ничего экстравагантного и вульгарного. А ведь это как раз было то, что ему хотелось носить!

Со всех сторон на Берти сыпались упреки. «От его интеллекта не больше проку, чем от пистолета на дне сундука в случае нападения разбойников посреди Апеннин»[171], – вздыхал Альберт. «Он ничем не интересуется, кроме своей одежды. Ни малейшего желания учиться. Он затыкает уши, как только разговор заходит о чем-то интересном»[172], – вторила ему Виктория. Совершеннолетие сына привело ее в ужас. «Господи, что же будет, если следующей зимой я вдруг умру!»

В 1858 году благонравный мистер Гиббс покинул ученика, так и не сумев снискать его доверие. С уходом Гиббса принца отдали на поруки полковнику Роберту Брюсу, брату одной из фрейлин. Новый гувернер тоже был мужчиной суровым, с ограниченным запасом юмора, но ему удалось поладить с принцем. Понимая, что воспитывать Берти так же трудно, как сражаться на войне, королева повысила Брюса в звании, сделав его генералом.

Под бдительным оком Брюса Берти отправился в гранд-тур по Европе. Альберт рассматривал путешествие как сугубо образовательное, Берти – как развлекательное. Первым пунктом в программе был Рим. Как и следовало ожидать, принца не интересовали ни руины, ни встречи с местными интеллектуалами. Иное дело – итальянская кухня, модные магазины и балы. Вот за чем стоило ехать за границу! В Вечном городе Берти встретился с папой римским, но, в отличие от Альберта, не надерзил святому отцу, а поговорил с ним по душам. Собеседников подкупали искренность и добродушие принца. Он умел поддержать светскую беседу, танцевал и любезничал с дамами, впечатлял джентльменов меткой стрельбой. Принц Уэльский любил жизнь во всей ее полноте – точно так же, как Виктория до встречи с Альбертом.