Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

Рутенберг давал в этом письме понять, что компромисс, на который он мог бы пойти, чтобы не дискредитировать «в глазах широких масс партию и, следовательно, революцию», имеет на самом деле весьма относительный и ограниченный характер. Он готов, готовя рукопись к печати, вывести за линию огня ЦК как коллективную силу (как «учреждение»), но вовсе не готов жертвовать собой, покрывая его представителей (намекая, естественно на Азефа), введших в заблуждение обе стороны:

По существу, единственной приемлемой формой компромисса для Рутенберга была отсрочка публикации записок, для чего в том же письме он просил прислать ему «письменный документ такого приблизительно содержания»:

Из поиска компромисса, однако, в очередной раз ничего не получилось, да и получиться не могло: тому препятствовал «дух Азефа», который, как пишет Рутенберг, витал над комиссией (Д Г: 108).

Трудно сказать, дошло бы ДГ до печати, не случись разоблачения полицейского агента в обличье главного заправилы и организатора российского революционного террора. Нет необходимости объяснять, что, когда обнаружилось, что Боевой организацией руководил тайный агент охранки, имевший, среди прочего, прямое отношение к убийству Гапона, актуальность рутенберговских показаний неизмеримо возросла. Разоблачение Азефа и ДГ оказались в тесном обюдном контакте, расставляя один в другом недостающие точки над «i».

26 декабря/8 января ЦК передал в главный партийный орган «Знамя труда» текст следующего сообщения (1908. № 14. Декабрь. С. 36):

Правда, пытаясь хоть как-то смягчить эффект этого чудовищного события и соблюсти хорошую мину при плохой игре, ЦК старался показать партийную силу и изобразить «половинчатого» Азефа, который хотя и промышлял на провокаторской ниве, но все же организовал покушения на Плеве, великого князя Сергея Александровича, Дурново, готовил теракты против Столыпина и самого государя.

Позднее, когда в 1916 г. вышло 1-е издание книги А.И. Спиридовича «Партия социалистов-революционеров и ее предшественники», находящийся в ту пору не у дел, но продолжавший внимательно следить за борьбой российского политического сыска с революционерами С.В. Зубатов писал автору (7 августа 1916 г.):

Что испытал Рутенберг, когда до него дошла эта сенсационная новость о двойной жизни Иуды-Азефа? С одной стороны, до самого последнего момента, покуда кольцо доказательств не сжалось до предела, он, как и многие другие, продолжал выражать ей энергичное недоверие, настолько Азефово предательство не укладывалось в сознании. Произошедшее было столь неожиданным и сверхординарным, что чувство сомнения не поколебала даже его личная неприязнь к Азефу – то отвращение, которое он испытал к нему в связи с делом Гапона. Это отвращение выразилось в решительной записке Рутенберга Азефу, где было сказано, что он не может и не хочет ни видеть его, ни слышать. Записка не могла не произвести соответствующего впечатления, и ее автор получил суровую отповедь от Савинкова:

Принадлежа кругу потенциальных жертв «великого провокатора», доведенный однажды его беззастенчивой ложью до того, что был готов наброситься на него с кулаками26, Рутенберг, казалось, должен был интуитивно ощущать в отношении Азефа хотя бы смутные подозрения, но нет, их не было: он продолжал стойко и слепо верить в его невиновность. В письме к Савинкову от 18 января 1909 г., вопреки очевидным фактам, Рутенберг все еще не мог смириться с заявлением ЦК и полагал антиазефовскую кампанию великой ошибкой: