Евангелие от Локи - Джоанн Харрис

Вряд ли. Мне бы это и в голову не пришло, если бы – благодаря Мимиру! – я не узнал, какую участь готовит мне Всеотец.

Ну, а сам Один? Ведь его недоверие ко мне тоже проистекало из пророчеств оракула. У меня же тогда и в мыслях не было его предавать. Я был невинен, как младенец (ну, почти), пока меня не опутала эта паутина лжи. А теперь… что ж, теперь у меня попросту не было выбора. Теперь у меня был только один выход. И признание собственной вины меня бы отнюдь не спасло. Я мог лишь продолжать начатое и надеяться, что моя дочь Хель сдержит обещание и в качестве ответной услуги предложит мне некое средство к спасению от той судьбы, которая меня уже поджидала.

Между тем Фригг Чаровница поспешила прямиком в Царство мертвых и потребовала вернуть ей сына. Как и следовало ожидать, сразу уговорить Хель она не сумела. Моя дочь наконец-то получила долгожданную игрушку – однако, что было вполне в ее духе, должного удовлетворения не испытала. Мертвый Бальдр стал гораздо уступчивей, но при этом проявлял редкостное равнодушие, если не сказать тупость. В нем не осталось даже крохотной искорки жизни.

Хель прямо-таки извелась, пытаясь его развлечь и как-то зажечь. Во дворце, построенном из костей и праха, она создала собственный двор, одев мертвецов в волшебные одежды, заставив их красиво двигаться и танцевать; но все это ни ей, ни завоеванному Бальдру никакой радости не доставило. Бальдр, сидя с ней рядом, тупо пялил глаза на кривляющихся мертвецов-придворных, по-прежнему оставляя без ответа пылкие чувства Хель.

– Зачем он тебе такой? Отдай его мне! – просила Фригг.

Но моя дочь была на редкость упряма. Теперь-то, по крайней мере, Бальдр со мной, а не с кем-то другим, думала она. И, возможно, я еще сумею найти способ заставить его полюбить меня. Со временем, конечно.

Фригг гневалась, умоляла, давала бесконечные обещания, льстила и обманывала. Наконец она заявила Хель, что та – единственная, чье сердце не сумела тронуть смерть Бальдра.

– Все Девять миров оплакивают моего сына, – говорила Фригг. – А ты… ты такая же бессердечная, как твой отец!

Хель посмотрела на Фригг мертвым глазом и воз-разила:

– Все это, на мой взгляд, звучит, как преувеличение. Но если окажется, что это действительно так, то тебе, возможно, все же удастся заставить меня передумать.

Я даже не пытался оценивать, сколь велики шансы Фригг. История знает немало случаев, когда люди пытались воскресить мертвых, и почти всегда это для них кончалось горькими слезами. А история с Бальдром к тому же и началась с горьких слез, когда Фригг попыталась заставить Хель вернуть ей сына. Но по всем Девяти мирам разнесся ее клич:

– Плачьте по Бальдру!

– Оплакивайте Бальдра!

– Сделайте свой выбор: верните Бальдру жизнь!

Разнообразные слоганы с призывами Фригг распространялись со скоростью лесного пожара. Рассказывая печальную историю гибели Бальдра, наша Чаровница была способна выжать слезы даже из камня, и, надо сказать, ей это удавалось. Во всяком случае в Мидгарде горевали все. В честь Бальдра деревья украшали венками; женщины с горестными воплями разрывали на себе одежду; мужчины низко склоняли голову в безмерной печали; животные выли; и даже птицы по-своему выражали глубокую скорбь.

Это была какая-то всеобщая истерия; люди, которые Бальдра ни разу в жизни не видели, были почему-то до глубины души потрясены его смертью; в память о нем создавались печальные баллады; страшное горе объединяло даже совершеннейших незнакомцев.

Но у всякого модного тренда есть свои противники. В момент наивысшей славы Бальдра, когда, казалось бы, его оплакивали все Девять миров, Фригг случайно наткнулась на какую-то старую каргу, убогая хижина которой стояла прямо в чаще леса.

– Плачь! О, плачь по Бальдру! – вскричала Фригг.

Старуха удивленно на нее посмотрела и переспросила:

– По кому плакать-то?

– По Бальдру! По Бальдру Прекрасному! По моему сыну, который был для всех образцом совершенства!

– Это, конечно, очень печально, – сказала старуха, глядя на Фригг абсолютно сухими глазами. – Но я-то почему должна его оплакивать?

– Потому что горе объединяет, – отвечала Фригг. – Потому что, сплотившись, мы можем победить даже Смерть!

– Что? Значит, я не умру? – воодушевилась карга.

– Ты умрешь, – сказала Фригг, – а вот Бальдр, может быть, снова будет жить.

– Извини, – возразила старуха, – мне, конечно, жаль твоего сына, но, по-моему, это несправедливо. Почему, собственно, смерть Бальдра важнее моей? Неужели только потому, что он был хорош собой, а я теперь превратилась в груду старых усталых костей? Или потому, что он был молод, а я стара? Ну так знай: и я была когда-то молода и хороша собой. И моя жизнь ничуть не менее ценна, чем жизнь этого Бальдра, кем бы он ни был. Я, во всяком случае, ценю ее не меньше.

– Ты просто не понимаешь… – попыталась объяснить Фригг, но старуха с улыбкой прервала ее:

– Ах, моя дорогая, этого никто никогда не поймет. У каждого из нас, что ни говори, только одна жизнь. Так что ступай домой. Оплакивай сына. Но не жди, что и я стану его оплакивать – ведь он-то никогда не стал бы меня оплакивать.

Фригг прищурилась и посмотрела на старуху с подозрением.

– Ты, собственно, кто такая? – И она изобразила в воздухе руну Бьяркан.

Старуха только плечами пожала.

– Я-то? Никто.

– Лжешь! Я вижу, как горят цвета твоей ауры! – Но я, укрытый магическим плащом, только усмехнулся в ответ, и она снова завела свое: – Прошу, оплакивай моего сына! Заклинаю тебя именем всех наших богов![78]

– Наши боги могут пойти и повеситься, мне это безразлично, – сказал я. – Уходи и оставь меня в покое. – И с этими словами я закрыл дверь перед носом у Фригг. Дело было сделано.

Да, дело было сделано: Бальдр остался в Царстве мертвых, Хель получила свое, а я теперь имел полное право кое-что от нее требовать – и это «кое-что» через три сотни лет принесет мне неожиданный приз.

Но об этом речь впереди. А пока что на уме у меня было совсем другое. Например, Рагнарёк и моя собственная неизбежная погибель…