Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

Старое чудовище в ярости клацало зубами. Его глаза казались огромными, круглыми, сверкающими, подобно глазам собаки перед камином. Он двинулся к маленькому французу.

– Sa-ha! – де Гранден присел, сделал еще один выпад своим мечом и погрузил его в искривленный красный звериный рот. Оглушительный крик гнева и боли заполнил погреб. Чудовище, напоминающее человека, с бессилием забилось в конвульсиях на прекрасной рапире де Грандена, затем медленно опустилось на землю. Предсмертный крик сменился отвратительным бульканьем в горле, заполненном кровью.

– Fini![142] – лаконично резюмировал мой компаньон и заботливо вытер носовым платком лезвие, а затем перерезал путы девушки, так и находящейся без сознания.

– Снимите свое пальто, друг мой Троубридж, – попросил он. – Мы укутаем бедное дитя, пока не доедем до ее платяного шкафа.

– Теперь же, – сказал француз, вытащив тело с нашей помощью из подвала, – автомобильный плед, ваш жакет, сержант, и ваше пальто, друг мой Троубридж, да моя обувь предохранят ее от холода. Parbleu, в свое время у беженцев, спасающихся от бошей, не было настолько полного туалета!

С Эстер Норман, наспех облаченной в столь разномастную одежду и втиснутой на переднее сиденье между мной и де Гранденом, мы триумфально двинулись домой.

– Вы не могли бы скзать мне, дохтур де Гранден, сор, как вы узнали, где искать молдую особу? – почтительно спросил сержант Костелло, наклоняясь вперед с заднего сиденья.

– Повременим, друг мой! – улыбаясь, ответил де Гранден. – Как только мы исполним наш долг до конца, я все расскажу – и ваши глаза вылезут наружу, как рожки у улитки. Во-первых, однако, вы должны пойти с нами и вернуть эту pauvre enfant в руки ее матери; потом поехать в участок и сообщить о смерти этого sale bête[143]. Друг Троубридж останется с молодой особой так долго, как сочтет необходимым, и я буду ему помогать. Но потом, вечером (с вашего согласия, друг мой Троубридж), вы отужинаете с нами, сержант, и я расскажу вам все, обо всем, про все! Чтоб мне умереть – какой это будет рассказ! Parbleu, вы неоднократно назовете меня лгуном, прежде чем я закончу!

Жюль де Гранден поставил свою кофейную чашечку на тумбочку и налил себе ликера в рюмку.

– Друзья мои, – начал он, подарив свою обворожительную улыбку сначала Костелло, потом мне. – Я обещал вам интересный рассказ. Что ж, я начинаю.

Он стряхнул воображаемую пылинку с рукава смокинга и вытянул свои тонкие женские ножки на каминном коврике.

– Помните ли вы, друг мой Троубридж, как мы отправились с вами на чайную вечеринку к милейшей мадам Норман? Да? Быть может, тогда вы вспомните, как при входе в танцзал я остановился, чем-то пораженный? Очень хорошо. В тот момент я увидел то, чему не могли поверить мои глаза! Джентльмен, представившийся позже как граф Черни, танцевал перед зеркалом… и, parbleu! вы можете себе представить? – я видел только отражение его партнерши! Этого человека словно не существовало, и молодая особа танцевала перед зеркалом одна! Под определенным углом зрения, конечно, бывает, мы не видим отражения в зеркале. Но давайте с этим подождем: у нас есть еще другие обстоятельства.

Один молодой человек рассказал нам о несравнимой свирепости графа в сражении – сначала я не очень поверил, но потом, узнавши, что он венгр – поверил, и даже очень.

Знакомясь с графом, как вы помните, я пожал его руку. Parbleu, это было все равно, что пожать ствол пальмы – она была волосатая с двух сторон! Вы также, друг мой Троубридж, оценили этот феномен.

Пока я говорил с ним, мне удалось подвести его к зеркалу. Morbleu, человека словно не было в отражении. Я видел, как мое собственное лицо улыбалось мне там, где я знал, должно быть отражение его плеча!

Теперь, внимание: Sûreté Généralé (то, что вы называете Главным управлением полиции Парижа) не походит на ваши английские и американские бюро. Все факты, которые поступают сюда, независимо от того, насколько они абсурдны, тщательно описываются и архивируются. Среди прочих мне попадалось дело и барона Лайоша Чучрона из Трансильвании, наблюдаемого когда-то нашими тайными агентами.

Этот человек был очень богатым и знатным среди венгерского дворянства, но совсем не любимым его крестьянами. Он был известен своей жестокостью и злобой, и не нашлось никого, кто сказал бы о нем доброе слово.

Половина селян подозревала, что он loup-garou[144], или вервульф, другие верили в местную легенду: будто одна из женщин в его роду согрешила с дьяволом, и он был потомком того безобразного союза. Согласно легенде, потомство этой женщины могло прожить до ста лет и затем умирало, если не отведывало крови убиенной девственницы!

Абсурд? Возможно. Английские коллеги назвали бы это «чертовским нонсенсом», прочитав такое в отчете; американцы вообще бы не сочли нужным прочесть такую ерунду. Однако за шестьсот лет никто не зафиксировал смерти барона Чучрона: когда барон старел, на смену ему приходил пожилой барон Чучрон, и при этом никто не знал, где погребен старый барон…

Итак, я знал о проклятом человеке, вервольфе, или вампире, или ком-то там еще в человечьем обличье – кто живет больше, чем положено, и не может отражаться в зеркалах. Также я знал, что у них волосатые ладони. Eh bien, вооруженный этими знаниями, я познакомился с человеком, называвшим себя графом Черни и, как он заявил, ничего не слышавшем о Трансильвании. Parbleu, он отрицал это с бо́льшим рвением, чем это было необходимо. «Вы лгун, мсье граф, – сказал я ему (но это я сказал самому себе), – но это я проанализирую позже».

И тут случай с юным Экхартом. Он страдает от потери крови, но не может ничего объяснить. А мы с Троубриджем находим странный след на его теле. Я размышляю: а что, если это вампир, член проклятого племени, кто оставляет по ночам могилу и сосет кровь? Но откуда он появился? Это маловероятно.

Потом я встречаю старика, которого вы называете индейцем Джоном. Он много рассказывает мне из истории города и сообщает еще кое-что. Я услышал, что один очень старый человек заплатил ему очень большие деньги за то, чтобы тот отправился на старое кладбище к могиле одной ведьмы и вырыл весь растущий там чеснок. Как я знаю, вампиры чеснок не переносят. Если он растет на их могиле, они не могут выйти.

Тогда я спросил у себя: кому могло понадобиться это? Но не мог себе ответить. Однако я знал, что если был убран с могилы чеснок, ограждающий вампира, то это могло бы объяснить странную болезнь молодого Экхарта.

Tiens, мы с другом Троубриджем посещаем эту могилу, и на надгробной плите читаем стих, по которому понятно, что обитатель этой могилы вполне может считаться вампиром. Добрый священник рассказывает нам о старике, интересовавшемся этой странной могилой. Кто это был? (спрашиваю я себя), но ответа так и не имею.