Кроха - Эдвард Кэри

– Точно.

– Оттуда каждый месяц приходили пятьдесят ливров.

– Пятьдесят ливров! – Названная сумма меня изумила. Мне она казалась целым состоянием.

– Мы иногда столько зарабатываем за несколько часов.

– Это мои деньги? Те, что прислали из Версаля. Я могу их забрать?

– Как забрать?

– Ведь эти деньги – оплата моих услуг.

– У меня нет полномочий выдавать такие средства.

– Но деньги ведь предназначались мне, не так ли? Это мое жалованье.

– Вполне возможно, но у меня нет полномочий.

– Прошу прощения, но теперь мне будут платить? – настаивала я. – Теперь, когда я вернулась, у меня будет жалованье?

– Мне ничего не говорили, ни о том, что надо платить, ни о том, что платить не надо.

– Королевская семья за трапезой – это же я сделала головы. Это моя работа.

– Неужели? И что с того?

– Разве мне за них не заплатят?

– Что вы от меня хотите, мадемуазель? Мне об этом никто и слова не сказал, ни да, ни нет. А без указания деньги не переходят из рук в руки. У вас такой несчастный вид. Не огорчайтесь вы так, я тут ни при чем. Я складываю, я вычитаю. Я понятия не имею, что вы за птица. И я прошу вас: успокойтесь!

– Давайте вернемся к работе, мадемуазель, – произнес Жорж.

– Полагаю, так будет лучше, Жорж, – ответила я.

– Не печальтесь, мадемуазель.

– Нет, Жорж, я просто надеялась.

А когда наступил вечер, по зданию прокатилась волна нарастающего гудения, после чего все предметы в мастерской затряслись.

– Это публика, – пояснил Жорж. – Двери раскрылись, и вошла толпа посетителей. Тут у нас обычно все трясется и даже падает, пока они не уйдут. Как говорит вдова, это хороший шум! Она называет это процветанием.

Все здание, оживленное людьми с улицы, сотрясалось. Чуть позже мой хозяин набросил пальто и вышел.

– Он часто выходит вечерами, – рассказал Жорж, – с Жаком и Эмилем.

– И куда они ходят?

– Точно не знаю. По каким-то притонам и питейным заведениям, где драки и поножовщина дело обычное. Опасные, в общем, местечки. Теперь, когда он ушел, хотите увидеть их всех? Там есть щелочка.

Жорж, взяв меня за руку, повел по черной лестнице и потом по темному коридору. Мимо нас прошел человек – еще одно новое лицо.

– Ты что делаешь, Жорж? – поинтересовался он.

– Да показываю мадемуазель Гросхольц, где тут что.

Неужто я нуждалась в том, чтобы мне показывали, где тут что? Увы, да.

– Чего это ты тут шатаешься? – Из полумрака выплыло лицо паренька, почти утонувшее в огромном воротнике. Он свирепо щурился, а его глаза были расставлены так широко, что казались размещенными на разных сторонах головы. – Тебе тут нельзя.

– Я Мари Гросхольц.

– Да ну! Ну и что?

– Я сделала королевскую семью.

– А я-то думал, это Бог их сделал! – Парень вперил в нас сощуренный взгляд так, что каждый глаз по отдельности смотрел на меня и на Жоржа, после чего, ухмыльнувшись, он исчез во тьме.

– Это Андре Валентен. Билетер. Вообще-то у нас с ним никаких общих дел нет.

– Хорошо, что так.

– Ну вот мы и пришли.

И он показал мне дырочку, проверченную в стене. В нее можно было увидеть заставленный множеством восковых людей просторный зал, по которому расхаживала толпа живых людей, рассматривающих восковые статуи. Сколько же их тут было!

– Думаю, здесь собрался весь Париж, – заметила я.

– Думаю, так и есть.

Старый театральный реквизит исчез. Скудно освещенный зал купался в полумраке. Стены выглядели так, словно сквозь них сочилась вода. По залу ползали большие черные тени. Убийцы и убитые мрачно застыли в характерных позах. Это был «Салон великих воров». Здесь расположились самые отъявленные субъекты. Повсюду стояли фигуры негодяев, нагло кичащихся своими проделками. А живые люди двигались вокруг мертвых душ и вскрикивали или похохатывали при виде их застывших лиц. Там и сям были расставлены скамейки, где любой посетитель мог присесть и передохнуть подальше от этой нечисти.

– Видите господина, спящего на скамейке? – спросил Жорж.

Я увидела на скамейке мужчину средних лет, свесившего голову на плечо. К нему приблизились двое или трое посетителей, тыча в него пальцами и посмеиваясь. Один из них подошел и постучал мужчину по коленке. Когда тот не шевельнулся, посетитель стукнул его посильнее. А затем все трое разом вскрикнули, и я услыхала чье-то восклицание:

– Да он же восковой!

– Восковой человек притворился посетителем! – ахнула я.

– Этот спящий господин, – со смехом сказал Жорж, – восковая копия Сиприена Бушара, мастера росписи по фарфору. Он выиграл в лотерею.

А лотерея, как объяснил мне Жорж, разыгрывалась каждые полгода. Это было шумное публичное событие: в мешок складывались бумажки с именами, и тот, чье имя вытаскивали, становился новым экспонатом музея восковых фигур. До сих пор было три победителя лотерей: судомойка, парикмахер и мастер по росписи фарфора. Их расставили в зале среди знаменитых и одиозных персонажей. Судомойка рядом с убийцей, парикмахер рядом с вором, художник по фарфору рядом с невестой-утопленницей.

– Ну и задумка! – покачала я головой.

Все шумы расширенного Обезьянника, его трескотня и перестуки, его беспорядочные голоса и отголоски были мне в новинку. Той ночью после того, как посетители покинули здание, я примостилась на лежанке в своей мастерской и вслушивалась в дыхание здания, которое производило массу странных звуков – так дом разговаривал, и так бывало всегда раньше, но теперь звуки были совершенно иные, в них слышались новые жалобы, поэтому как только я собиралась наконец уплыть по волнам сна, так меня будил новый звук. И вскочив и вслушиваясь, я не сомневалась, что услышала чьи-то шаги неподалеку.

Визит

Звуки возвращались каждую ночь, когда я лежала на своей лежанке: кто-то бился в стенку и царапался. Иногда, в полусне, мне казалось, что кто-то пробрался ко мне в комнату. И я в испуге вскакивала и глядела на дверь: иногда она оказывалась приотворена, хотя я всегда перед сном ее плотно закрывала. Наверное, успокаивала я себя, это мой хозяин бродит по дому.

Однажды ранним утром я проснулась, когда свет едва брезжил в оконце, и вдруг осознала, что не одна. Кто-то сидел на стуле передо мной.

– Привет! – произнесла я.

Ответа не последовало.