Белеет парус одинокий - Валентин Катаев

Действительно, к общему изумлению, на холсте было выведенокрупными лиловыми буквами: «Петру Васильевичу Бачей в собственные руки».

Ломая ногти, мальчик содрал парусину, крепко прошитуюсуровой ниткой. У него не хватило терпения аккуратно отделить скрипучую крышку,прибитую длинными, тонкими гвоздиками.

Петя схватил кухонную секачку и грубо раскроил ящик, легкий,как скрипка. Он вынул нечто любовно завернутое в очень старый номер газеты«Русский инвалид».

Это был офицерский сюртук.

– Дедушкин мундир! – торжественно провозгласил Петя. – Вот!

Больше в посылке ничего не было.

– Я… не понимаю… – пробормотала тетя.

– Странная фантазия – посылать ребенку какие-то военныереликвии, – сухо заметил отец, пожав плечами. – Удивительно… непедагогично!

– Ах, замолчите, вы ничего не понимаете! Молодец бабушка! –воскликнул мальчик в восторге и бросился с заветным свертком в детскую.

Из тончайшей шелковой бумаги блеснули старательно завернутыезолотые пуговицы. Петя торопливо стал их разворачивать.

Но, боже мой, что это? Они оказались без орлов!

Пуговицы были совершенно гладкие и ничем не отличались отсамых дешевых солдатских одинарок. Петя, правда, насчитал их шестнадцать штук.Но за все это нельзя было получить больше трех пятаков.

Что же случилось? Впоследствии, много лет спустя, Петяузнал, что во времена императора Александра Второго пуговицы у офицеров былибез орлов. Но кто же мог это предвидеть? Мальчик был совершенно подавлен. Онсидел на подоконнике, опустив на колени ненужный мундир.

За окном, мимо термометра, летели снежинки. Мальчикравнодушно следил за ними, не испытывая при виде первого снега обычной радости.

Перед его глазами одна за другой возникали картины событий,участником и свидетелем которых он был совсем недавно. Но теперь все этоказалось мальчику таким далеким, таким смутным, неправдоподобным, как сон. Какбудто все это произошло где-то совсем в другом городе, может быть, даже вдругой стране.

Между тем Петя знал, что это не был сон. Это было вон там,совсем недалеко, за Куликовым полем, за молочным дымом снега, несущегося междунебом и землей.

Где сейчас Гаврик? Что стало с Терентием и матросом? Удалосьли им уйти по крышам?

Но не было ответа на эти вопросы.

А снег продолжал лететь все гуще и гуще, покрывая чернуюземлю Куликова поля чистой, веселой пеленой наступившей наконец зимы.

Пришло рождество.

Павлик проснулся до рассвета. Для него сочельник был двойнымпраздником: он как раз совпадал с днем рождения Павлика.

Можно себе представить, с каким нетерпением дожидалсямальчик наступления этого хотя и радостного, но вместе с тем весьма странногодня, когда ему вдруг сразу делалось четыре года!

Вот только еще вчера было три, а сегодня уже четыре. Когда жэто успевает случиться? Вероятно, ночью.

Павлик решил давно подстеречь этот таинственный миг, когдадети становятся на год старше. Он проснулся среди ночи, широко открыл глаза, ноничего особенного не заметил. Все как обычно: комод, ночник, сухая пальмоваяветка за иконой.

Сколько же ему сейчас: три или четыре года?

Мальчик стал внимательно рассматривать свои руки и подрыгалпод одеялом ногами. Нет, руки и ноги такие же, как вечером, когда ложилсяспать. Но, может быть, немного выросла голова? Павлик старательно ощупал голову– щеки, нос, уши… Как будто бы те же, что вчера.

Странно.

Тем более странно, что утром-то ему непременно будет четыре.Это уже известно наверняка. Сколько же ему сейчас? Не может быть, чтобы до сихпор оставалось три. Но, с другой стороны, и на четыре что-то не похоже.

Хорошо было бы разбудить папу. Он-то наверное знает. Новылезать из-под теплого одеяльца и шлепать босиком по полу… нет уж, спасибо!Лучше притвориться, что спишь, и с закрытыми глазами дождаться превращения.

Павлик прикрыл глаза и тотчас, сам того не замечая, заснул,а когда проснулся, то сразу увидел, что ночник уже давно погас и в щели ставнейбрезжит синеватый, томный свет раннего-раннего зимнего утра.

Теперь не было ни малейшего сомнения, что уже – четыре.

В квартире все еще крепко спали; даже на кухне не слышалосьДуниной возни. Четырехлетний Павлик проворно вскочил с кровати и «сам оделся»,то есть напялил задом наперед лифчик с полотняными пуговицами и сунул босыеножки в башмаки.

Осторожно, обеими руками открывая тяжелые скрипучие двери,он отправился в гостиную. Это было большое путешествие маленького мальчика попустынной квартире. Там впотьмах, наполняя всю комнату сильным запахом хвои,стояло посредине нечто громадное, смутное, до самого паркета опустившее темныелапы в провисших бумажных цепях.

Павлик уже знал, что это елка. Пока его глаза привыкали ксумраку, он осторожно обошел густое, бархатное дерево, еле-еле мерцающеесеребряными нитями канители. Каждый шажок мальчика чутко отдавался в елкелегким бумажным шумом, вздрагиванием, шуршанием картонажей и хлопушек,тончайшим звоном стеклянных шаров.

Привыкнув к темноте, Павлик увидел в углу столик с подаркамии тотчас бросился к нему, забыв на минуту о елке. Подарки были превосходные,гораздо лучше, чем он ожидал: лук и стрелы в бархатном колчане, роскошная книгас разноцветными картинками: «Птичий двор бабушки Татьяны», настоящее «взрослое»лото и лошадь – еще больше, еще красивее, а главное, гораздо новее, чемКудлатка. Были, кроме того, жестяные коробочки монпансье «Жорж Борман»,шоколадки с передвижными картинками и маленький тортик в круглой коробке.

Павлик никак не ожидал такого богатства. Полон стол игрушеки сластей – и все это принадлежит только ему.

Однако мальчику это показалось мало. Он потихоньку перетащилиз детской в гостиную все свои старые игрушки, в том числе и ободраннуюКудлатку, и присоединил к новым. Теперь игрушек было много, как в магазине, нои этого показалось недостаточно.

Павлик принес знаменитую копилку и поставил ее посрединестола, на барабане, как главный символ своего богатства.