Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

этот миг. Уничтожающе глянул на притихших баб и вышел из комнаты, хлопнув дверью...

Да, не думал Кондрат, что свидится с Геськой. А свидеться довелось на следующий же день. И снова в песочнице. Геська лежал в том же дальнем углу.

— Возвернулся-таки, — с напускной суровостью проворчал Кондрат.

Тряпье зашевелилось. Геська еле приподнял голеву и тут же уронил ее.

— Нет таго, чтобы загодя сказать, — продолжал Кондрат, быстро орудуя у печи. — И жратвы набрал бы на две персоны. А так что? Сызнова оставишь меня без завтрака? То-то, глупой. Ну, да ладно уж. Кондрат — сухой. Кондрату та еда — что есть, что нет. Слышь? Давай-ка сюда, к огоньку.

Но Геська не двигался.

— Слышь, сынок? — тронул его Кондрат за плечо и забеспокоился: — Никак заболел?

На осунувшемся, с заостренными скулами Геськином лице жили лишь глаза. Но и они были полузакрыты. Из-под тяжелых век глядели на Кондрата недетская тоска и боль.

— Може, съешь что? — предложил Кондрат. Засуетился, доставая еду. — Яйки вот Ульяна поклала. Свежие. Куры-то — свои. Зараз облущу.

Геська отрицательно качнул головой, устало закрыл глаза. Он дышал тяжело, порывисто, с хрипом.

— Може, чайку попьешь? — допытывался Кондрат, — Еще теплый... — Достал бутылку, вынул пробку, поднес горлышко к запекшимся, полуоткрытым губам. — С вареньем чаек. С вишневым. Вишенье тоже свое. Пей, не жалей.

Чай Геська выпил. Кондрат укрыл его своим плащом.

Это было последнее, что запомнил Геська. Все происходившее потом казалось ему сном — длинным, бесконечным сном. Видения были то яркими, словно освещенные вспышками молний, то тусклыми и невыразительными. Сначала он куда-то плыл. Это Кондрат нес его к себе домой. Потом из мрака показалось лицо женщины. Нет, это не было лицо матери, а совсем чужой, незнакомой женщины. Оно было скорбное и участливое.

Ульяна, подперев кулаком щеку, жалостливо говорила:

— Бедное, бедное. — Отстранила Кондрата, который снимал с Геськи тряпье. — Я сама. А ты, Кондратушка, в больницу сбегай, поклич Дмитрия Саввича. Проси самого...

И еще одно лицо видел Геська. Оно смотрело из-под образов — хищное -лицо старухи. Растворяясь в надвигающейся темени, оно сверкало по-совиному круглыми, немигающими, мертвенного блеска глазами...

34

Всю жизнь Афоня от земли кормился, прикипев к ней всем нутром. От нее, матушки, зависел. А она — изменчивая, непостоянная — то бывала щедрой, то скупой. И всякий раз Афоня с замиранием сердца ждал, какой же она окажется: облагодетельствует или пустит по миру.

Да, велика была ее власть. Жизнь и смерть Афонькину в своих руках держала. Всего подчинила себе: и труд его, и мысли, и надежды. Рабом своим сделала.

И вдруг все изменилось — внезапно, круто. Так круто, что Афонька даже оторопел поначалу, хотя сам шел на это, шел после длительных и мучительных раздумий. Его пугала неизвестность, он страшился отрываться от земли, от привычного дела. После разговора с Тимофеем он едва не изменил свое решение. Но победил инстинкт самосохранения. «Подальше от греха», — рассудил Афоня, все еще с ужасом вспоминая и ночной пожар, и вилы-тройчата, вонзившиеся в его лежанку. Все это и погнало Афоню прочь от земли, а слух о том, что вернутся раскулаченные, заставил его поторопиться.

И вот уже нет крестьянина Афоньки, а есть рабочий паровозоремонтного депо Афанасий Глазунов. Не в поле спешит он — торопится к третьему гудку успеть повесить на табельную доску свой рабочий номерок.

В конторе, куда пришел Афанасий наниматься, даже не справились о профессии. Деревенщину сразу видно: здоров, как бык, а в глазах — робость. Направили чернорабочим на «подъемку» — в основной цех депо.

Поначалу Афанасия удивляло все. С непривычки боязно делалось. То котельщик испугает дробным перестуком пневматического молотка — будто пулеметной очередью вдруг сыпанет. То удивит автогенщик: такого Афанасий еще не видывал, чтоб огнем железо резать. Или взять паровоз. Этакую махину поднимает всего несколько человек. Скажи кому — не поверит!

Вообще вся жизнь цеха представлялась ему сплошным хаосом.

— Ад кромешный, — хмуро говорил он дома, вспоминая раздольные поля, степную тишину, неторопливый, размеренный поток прежних дней.

А потом стал привыкать Афанасий к своеобразному, напряженному ритму деповской жизни. То, что раньше воспринималось, как ералаш, полнейшая неразбериха, стало понятным и объяснимым. Теперь он многому уже не удивляется. Деповская «кукушка» — маленький, слабосильный паровозик — заталкивает своего мощного, но потушенного и уже остывшего собрата на канаву. Его сразу же обседают мастеровые: отсоединяют части, растаскивают по своим бригадам, цехам, заводят балки подъемника, глядишь, и уже повисла в воздухе железная громадина. А из-под нее выкатывают тележки. Колесные пары передают в механический цех, там проточат бандажи по лекалу, отшлифуют шейки. Буксовая бригада снимает буксы, проверяет выработку, отсоединяет рессоры. Переправить их в кузнечный цех — дело Афанасия. Он же доставляет автогенщику буксовые коробки. Тот наваривает выработанные места рабочей поверхности, и Афанасий везет их к строгальному станку. Оттуда — снова в бригаду. Заново заливаются подшипники. Для этого Афанасий должен свезти их в медницкую. Потом помогает дышловой бригаде. Здесь наиболее громоздкие и тяжелые детали: поршни, крышки цилиндров, сами дышла.

Пока все это готовится, внутри паровоза орудуют котельщики, или, как их называют, «глухари»: меняют истекшие связи, жаровые и дымогарные трубы...

В паровозной будке снуют автоматчики. Их дело — тормоза. Арматурщики занимаются инжекторами, водомерными кранами, регулятором пара, реверсом... Тендерщики, маляры, манометровщики — у каждого свое дело, свои заботы.

Проходит неделя, другая. К определенному сроку распахиваются огромные ворота и «кукушка», пыхтя и надрываясь, выталкивает отремонтированную машину, тащит ее на экипировку. А там — обкатка и снова — в путь.

Оказывается, все здесь имеет свое начало и конец, все расписано по дням и часам, все продумано.

И к людям присматривался Афанасий. Какие-то они иные, не похожие на его сельчан. А чем именно, он так и не понял. Удивлялся только, что очень открыто живут — душа нараспашку.

Держался он настороженно, замкнуто, все как-то в стороне от остальных. Завтракать и то садился отдельно. Забьется куда-нибудь подальше от посторонних глаз, расстелет тряпочку, достанет из старой кошелки провизию и, не торопясь, обстоятельно принимается за еду. А когда кончит есть, обязательно соберет крошки и — в рот.

Кое-кто из молодых посмеивался:

— Хозяйственный мужик.

Когда у Афанасия выпадают свободные минуты, он захаживает в медницкую. Там Родька Изломов выплавляет баббит из старых подшипников, лудит, а затем заливает вновь. Отсюда Афоня доставляет их в