Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

Заболотный недовольными, немигающими глазами смотрел на Громова, а тот уже обрел свою прежнюю твердость и независимость в суждениях.

— Товарищ Заболотный может, конечно, иметь свое мнение, хотя и встречается с Пыжовым впервые. Но я не могу согласиться с ним. Считать Тимофея Пыжова врагом не позволяет мне моя партийная совесть.

— Моего мнения вы можете не касаться, — возразил Заболотный. — Мы рассматриваем мнение комиссии. Очевидные вещи...

— Очевидные вещи, — перебил его Громов, — это колхоз, созданный им. И ошибки, которые он допустил при этом... — Громов повторил: — Именно ошибки, а не вражеские действия, как пытается доказать кое-кто, и должны быть предметом нашего обсуждения.

— Верно! — подхватил Изот. — Вот это правильный разговор.

— За ошибки Пыжов должен ответить, — продолжал Громов. — Должен понести наказание. Мы, действительно, не учили его пугать оружием, предостерегали в отношении Сбежнева. Тут я полностью согласен: заработал — получи.

— Какое же ваше предложение? — криво усмехнулся Заболотный.

Громов был бы рад оставить все, как было, удержать Тимофея, но, к сожалению, не видел такой возможности.

— Что ж, — проговорил он. — Поддерживаю мнение членов бюро: снять с работы, записать выговор.

— Осталось проголосовать, — все еще на что-то надеясь, сказал Заболотный.

— Позвольте, — вмешался прокурор. — Прежде чем выносить решение, надо послушать Пыжова.

— Конечно, мы его послушаем, — сразу же откликнулся Заболотный. Он уже уловил, какие преимущества получает в связи с этим решением. У него появилась возможность, при случае, обвинить бюро райпарткома и самого Громова в либерализме. Сделав такое, приятное для себя, открытие, он продолжал: — Непременно послушаем, хотя коллективное мнение — я имею в виду комиссию — для каждого здравомыслящего человека гораздо весомее, чем лепет одиночки. И еще мне кажется — прокурор забывает, что это не суд, а партийное бюро.

Тимофей еще только готовился отстаивать себя, а его судьба уже была решена.

36

Они долго молчали — Савелий Верзилов и растерянный, подавленный случившимся Тимофей. Расписной фаэтон медленно двигался по мягкому, еще не накатанному шляху, сверкая лакированными боками. Кони, будто чувствуя, что сидящим в экипаже людям не до них, еле тащились.

— Как же это? — наконец проговорил Савелий, будто обращаясь к самому себе. — Ничего не разумею.

И снова умолк. Он никак не мог согласиться с решением бюро. Громко хмыкнул, сдвинул сутулые плечи, развел руками, повторил:

— Не разумею. Ни-че-го не разумею.

Они и не заметили, как выехали на околицу. Поселок остался позади. Пахнуло свежим степным ветром. Глотнув его, Тимофей сдернул фуражку, тряхнул русым вьющимся чубом, отмахиваясь от черных мыслей, как стреноженный конь от беспощадных в своей.лютости слепней.

Савелий покосился на него, отвел взгляд.

— Я так прикидываю, — начал раздумчиво. — Одна тебе дорога — в округ.

— Не обо мне речь, — глухо отозвался Тимофей.

— Как не о тебе?! — возмутился Савелий. — Ни за что, ни про что саданули!

— Тут уж ничего не поделаешь, Тихонович. «Не мил — люб не будешь», как говорит Кондрат. Видно, «стихия» моя такая.

— Еще и шутки шутишь, — укорил Савелий. — Тебя же в чужую шкоду — носом, как щенка неразумного, ткнули! В чужую шкоду!

— Так что ж мне, в грудь кулаками бить?! — вспылил Тимофей. — Доказывать, какой я хороший?! — И уже тише: — Войди в мое положение, Тихонович. Не могу я... глотку за себя драть.

— Гордыня обуяла?

— И гордыня.

Савелий иронически поддел:

— Не думал, что такой хлипкий. Насели, а он и ручки сложил: берите раба божьего, подминайте, топчите. — Не в силах сдержать досады, продолжал: — В округ надо ехать с жалобой.

— Этого еще не хватает.

— Ну... как знаешь, — сердито сказал Савелий, привстав, упираясь деревянной ногой в передок фаэтона, зло полоснув кнутом по крупам лошадей.

Фаэтон закачался на мягких рессорах, понесся вперед. Тимофей откинулся к спинке, закрыл глаза. То, что предлагал Савелий, его не устраивало. Жаловаться он не собирается. Нет. Во всей этой истории он усмотрел гораздо большее. И пусть Савелий не думает, будто он, Тимофей, опустил крылья.

— Меня не так просто сбить, — заговорил он, когда его спутник немного успокоился. — Я выстою. А иной, гляди, и зашатается и пойдет под уклон. Страшно это — потерять веру.

— Выстоять — выстоишь, — отозвался Савелий. — Силы в тебе, что в лешаке. А уступаешь зря. Во вред делу твоя гордыня оборачивается.

— О деле и думаю, Тихонович. Жалобу составить проще простого. Мол, неправильно сняли, прошу разобраться и... так далее. В лучшем случае восстановят Тимофея Пыжова. Повторяю, в лучшем случае, если жалоба попадет в руки порядочного человека, а не такого деятеля, как Заболотный. Ну, а что это даст?

Савелий задумался. Постановление было жесткое. За искривления в колхозном строительстве предписывалось отстранять от работы, исключать из партии, отдавать под суд. Крутоярская партийная организация единодушно поддержала это постановление, понимая, что оно направлено против злостных врагов Советской власти. Но то, что произошло с Тимофеем... А по всему видно — не один он попал в такой оборот...

И будто угадывая мысли Савелия, Тимофей продолжал:

— Вот где, Тихонович, вред делу. Окружком тут не поможет. Выше надо стучаться.

Савелий удовлетворенно крякнул. Нет, он не ошибся в Тимофее. Такого и в самом деле трудно сбить с ног.

На полпути к Крутому Яру Тимофей попросил Савелия придержать коней.

— Пройду ПОЛЯМИ.

— Пойди, пойди, — поддержал Савелий, поняв, что Тимофею хочется побыть одному. После того, что произошло на бюро, трудно сохранить ясную голову. В таком состоянии нелегко писать в Центральный Комитет: и обиду надо переварить, и каждое слово обмозговать.

А Тимофею действительно было очень тяжело. Он шел полевой дорогой.и думал о том, какую большую ношу взваливает на себя. Он сознавал всю ответственность задуманного. И все же не мог отступить. Так повелевала ему партийная совесть, глубокая убежденность в своей правоте. Он должен сообщить о том, как обернулось постановление против честных, ни в чем не повинных работников на низах, о том, что кое-какие людишки используют это постановление во вред партии, во вред общему делу.

Нет, Тимофей далек от мысли щеголять какими-то особыми заслугами, ставить себя в исключительное положение. Он и на паровозе будет служить народу, своей, Советской, власти