Равноденствие - Даха Тараторина

– Вирке, – с облегчением выдохнул он, – твою ж мать…

– У тебя осталось что-нибудь выпить? – пытаясь унять судороги, уселась я рядом.

– Могла бы просто попросить. И без драки бы отдал, – протянул он полупустую флягу.

– Это ты называешь дракой? – я приложилась к горлышку, отчётливо слыша, как стучат по нему зубы. – Да я уделала тебя, как девчонку!

– Я просто не защищался! Думал, ты с ума сошла, – отобрал он напиток, пока тот не исчез бесследно и бесполезно у меня в животе. – Что ты видела? – тихо спросил он, рассматривая плетение на бутыли куда внимательнее, чем оно того заслуживало.

Я нервно хихикнула:

– Тебя. То есть, то, каким я тебя видела все эти годы. На самом деле. И знаешь, мне кажется, Источник хотел показать мне именно это.

– Какая ты дура и какой я терпеливый и заботливый? – наудачу уточнил Белен.

Я проглотила обиду и признала:

– Да. Какая я дура. Но не думай, что ты лучше! – добавила с угрозой, чтобы он вдруг не решил, что между нами что-то изменилось. Хотя изменилось. И мы оба это понимали.

Белен, слегка пошатываясь, встал, с силой размял виски и протянул мне руку:

– Мы же всё-таки подойдём к дереву?

Я помедлила, но протянула ладонь в ответ, так и не сумев выбросить облик чудовища из памяти, но признав, что оно оказалось не таким уж и страшным.

– Там какая-то преграда. Я не смогла пройти.

Мы приблизились вместе. Не совсем за руки, но всё-таки плечом к плечу. Там, где только что стояла непреодолимая магическая заслона, граница, которую не разбить ни мечом, ни заклятием, всё ещё немного рябил воздух.

Я ковырнула пальцем: ударит? Пропустит?

Преграда замерцала, кольнув кожу, сгустила воздух, как если бы я опустила руку в кисель, но не подумала задержать.

– А если мы узнаем что-то, чего не хотим знать? – моё лицо замерло в пальце от сгустившегося воздуха.

– И это нас остановит? – хмыкнул Белен.

– Должно бы…

– Но нет, – закончил он за меня.

Мы с братом переглянулись и, не сговариваясь, сцепили ладони. Шагнули одновременно, задержав дыхание от торжественности момента, совсем немного вжав головы в плечи, как нашкодившие дети.

Озеро было прекрасно и до этого. Волшебное, искрящееся, переливающееся в лучах солнца и манящее напиться, смыть все горести и беды, остаться на берегу спокойствия навсегда.

Но Источник лишь теперь показал свой истинный лик.

Он был… Он был тем, чем должен. Источник. Магия. Изначальное капище, где рождалось волшебство, где нет места ни добру, ни злу, где живёт истинное, ничем не омрачённое счастье. Погрузишься в него – и не останется места больше ни для чего.

Долг.

Обещания.

Люди, забытые на той стороне.

Память.

Их нет и никогда не было. Только счастье и свет. Так много света!

И ещё одиночество.

Нежный тёплый ветер перебирал невысокую поросль, разглаживал травы, заплетал зелёные косы веток. Невидимая ладонь поглаживала ленты аира, как по волнам, пробегая по ним к кромке озера, и теряясь в прозрачной воде, не скрывающей ни илистого мягкого дна, готового принять в объятия стопы редкого пловца, ни серебристых стаек чёрточек-рыбёх, ни взметнувших ладони к холодному солнцу подводных растений. Озеро темнело лишь в самой середине, там, где, обжигающий тайной, уходящий в самую глубину, ввинчивающийся в землю на многие-многие ярды и взрывающийся сотнями ключей, темнел омут. Дуб протягивал корни к призывно мерцающему озеру, шелестел ему на ухо нежную песню, рассказывал сказку о том, что мир снаружи, вне Источника, не менее спокоен, прекрасен и чист, что люди умеют понимать и ценить настоящее волшебство, что Богиня, мать, создавшая всех и любящая так, как умеют любить лишь Богини, когда-нибудь обязательно снова поверит в нас.

Знание пришло само. Словно всегда пряталось внутри, но лишь сегодня сорвало покров.

Одинокая. Вечная. Сильная. Она была прекрасна, и она была одна. Всегда, с самого начала времён. Светла, восхитительна, невероятна и… несчастна.

Какой толк в истинной силе, если не с кем её разделить? Зачем уметь любить, если дарить любовь некому? Даже Богиням нужен кто-то. Кто-то, с кем можно делиться светом.

Она создала Его.

Великая Богиня и её Бог-муж. Он стал любимым, частью Силы, частью Изначального и тем, кто помог зародить Начало. Мир хотел родиться, и Миру нужны были Мать и Отец.

Мать-Земля и Отец-Небо; Изначальное Древо и Первый Зверь; Слепящий Светлый День и Чарующая Заботливая Ночь.

И первый, любимый, самый желанный ребёнок стал проклятием, обузой и горем для Богов. Боги создали Мир, но долго ли дитя остаётся младенцем?

Мир пожелал вырасти и забыть их. Ушли боги; ушло знание; ушло единение. Остались лишь ведьмы – отголосок, тусклый всполох памяти о любви Священного Союза. И Равноденствие – плод их любви, последний дар, попытка спасти тех, кто спасаться не желал, снова и снова появлялись на свет, обречённые повторить судьбу тех, кто был Первым: любить; дарить; надеяться. Но снова и снова терять. Веру; друзей; друг друга.

Две половинки разделённого целого, два кусочка, стремящихся собраться воедино и притянуть за собой разрывающийся в ненависти мир, раз за разом в разных телах, в разных странах и временах, в разных судьбах. Сумеют ли хоть раз обрести счастье для счастья созданные? Никто не знает, никому не дано. Лишь одно держит их, заставляет рождаться снова и снова, каждый раз начиная путь сначала – надежда. Та самая крохотная Искра, тот отблеск Изначальной Силы, погасить который не может ничто.

Свет лился отовсюду, казалось, пробивался из-под стоп, обнимал, гладил по спинам, будто подталкивая нас друг к другу, заставляя вжаться, слиться, срастись в чувстве, для которого создавались.

– Мы действительно родились здесь?

Я несмело, боком, подошла к тому самому дереву, осторожно, чтобы не отломить, раскрыла створки кокона.

Белен стал рядом и куда менее трепетно, с нажимом провёл пальцем по тонкому подсохшему шву в глубине колыбельки, в точности повторяющему форму шрама, что я носила всю жизнь. Мужчина провёл второй ладонью по моей спине, отмечая старую рану, что ознаменовала начало жизни и её же конец.

Я сжалась, пытаясь избежать пугающей ласки, но не ушла, не отстранилась.

– У тебя такой же, – произнесла вслух то, что и так оба понимали. Лишь бы не молчать. Лишь бы не выть от горя и неясной потери.

– Кажется, история про нерадивую няньку – редкостное враньё, – усмехнулся он.