Хроника одного полка. 1915 год - Евгений Анташкевич

Она стала ненавидеть русских, толком их не зная и не понимая их языка. Она никогда о них не задумывалась. Русские начинались для неё на границе, потом она сталкивалась с ними на улицах городов, через которые проходила со старшим Барановским. Но она не могла отличить русского от поляка или немца, могла только от еврея, и русские для неё были безликими никем, до момента, когда старший Барановский вернулся в Седлец и сказал, что он не смог перейти через границу за родителями Малки, потому что на границе встали русские войска. С этого момента русские отделили её и лишили родителей. И Малка с этим ничего не могла поделать. Существовал только один русский, который был ей мил, это был Петя. Но она обиделась и на Петю, хотя не он зажёг свечи в меноре, но она же это сделала для него. И Малка точно связала все свои несчастья с тем, что она ходила голая рядом со святым для каждого еврея предметом. Бог её наказал. Поэтому она сейчас трясётся в этой противной телеге, по этой противной дороге и уже пропахла этим противным потом. И тогда в её голове начал созревать план.

* * *

22 июля русские войска оставили Варшаву и Иван-город, и германец подошёл к Ковно.

«Глубокоуважаемый отец Василий!

К Вам обращается полковой священник Илларион по просьбе Вашего земляка вахмистра Иннокентия Иванова Четвертакова. До Иннокентия дошли слухи, что его супруга Мария Ипатиевна попала в беду, но ничего об этом не отписала. Однако слух очень плохой и очень тревожный.

Не могли бы Вы, Глубокоуважаемый отец Василий, сообщить мне, правда ли то, о чём узнал Иннокентий Четвертаков. Он очень сильный человек и отважный солдат, он вынес бы любую правду, какой бы она не была.

Жене его можете передать, что её супруг Иннокентий Четвертаков в добром здравии и крепко воюет против супостата. За бои под Митавой он награжден третьей Георгиевской медалью, золотой. Её ещё не вручили, но мне известно, что наградная бумага на него уже отписана в Штаб дивизии.

Не смущайтесь, многоуважаемый отец Василий, отпишите, как есть. Если дела так плохи, как это слухами дошло до нашего с Вами Иннокентия Четвертакова, я обещаю поддержать его, чтобы он не потерял духа воинского и человеческого и попрошу начальство об отпуске, а если его отпустят, то Вы там примите его в свои руки.

Про отпуск пишу Вам пока по секрету.

Заранее премного благодарен,

Благослови Вас Господь Бог,

Священник 22 драгунского Воскресенского полка

Илларион (Алабин)».

Первый санитарный поезд Гродненского крепостного лазарета мчался. В вагонах и на площадках были открыты окна и двери. Из паровозной трубы несло угольную гарь, гарь мазалась и остро пахла, но ей радовались, потому что она напоминала о прежней, привычной жизни, жизни до 26 июля.

На полках и полу лежали отравленные германским удушливым газом вперемежку с ранеными. Раненые мучились от ран, отравленные умирали, а те, кто ещё не умер, блевали, и от разливавшейся по вагонам слизи исходил газ. Санитары, сёстры милосердия, нянечки смывали блевотину, скользили, падали и сами травились. У отравленных была зелёная, вздувшаяся волдырями кожа, пена изо рта и безумные, повылезавшие из орбит глаза. Марлей, полотенцами и всем, чем можно было, люди повязали головы и закрывали рты, но газ источался от тел, от одежды и отравлял. В Гродно санитарные поезда мыли из вёдер; перемешанная с водой масса выливалась на землю между рельсовыми путями и продолжала отравлять. Медицинский персонал обновлялся в каждый рейс почти на треть, и несколько человек из персонала умерли уже в лазарете.

Пётр Введенский, временно принявший на себя роль санитара, несколько раз терял сознание. На него набрасывался дядька Татьяны Ивановны и грозился посадить под арест, но Введенский отмалчивался и всякий раз садился в отправлявшиеся в Осовец санитарные поезда.

Очень трудно было ползать по полю в поисках сестры милосердия Татьяны Ивановны Сиротиной и не находить её. Вытаскивать приходилось всех, кто ещё не умер. Страшно было то, что на одном поле лежали и отравленные своим же газом германские солдаты и офицеры. Они отличались только формой, на русских была русская форма, на германцах – германская, но и те и другие были зелёные и с безумными выпученными глазами. Германцев хотелось пристрелить, но приходила мысль, что этого нельзя, и другая мысль, что теперь пускай сами помучаются. Газ пропитал землю, траву, воду, воздух и ждал каждого, кто его вдохнёт. Однако самое-самое страшное заключалось в том, что даже тем, кого удалось вытащить с отравленного поля, было нечем помочь. Эта безысходность пугала оттого, что Петя найдёт Татьяну Ивановну, а она умрёт у него на руках или в поезде или в лазарете.

Корнет Введенский прибыл в Осовец в конце июня ненадолго и по пустяковому формальному делу. И сразу встретился с Танечкой, Татьяной Ивановной Сиротиной, героиней, о которой писали газеты, даже московские. Петя об этом уже думал, ещё когда при нём была Малка, поэтому встреча с Сиротиной показалась ему естественным ходом событий, мол, ну что ж, так и должно произойти. В своей счастливой звезде Петя не сомневался, он знал, что над ним распростёр свои крылья серьёзный такой мужской ангел. Он не искал себе женщин, их ангел подталкивал к нему в спину. Оказалось, что Татьяна Ивановна помнила его, а именно его тревожный взгляд на дрожащие от волнения пальцы коменданта крепости Гродно, когда тот пытался прикалывать награды на грудь сёстрам милосердия. В разговоре за вечерним чаем Татьяна Ивановна напомнила Пете эту картинку и сказала, что почти совсем не обращала внимания на пальцы коменданта, а только смотрела, как волнуется молодой корнет, беспокоясь, не произойдёт ли конфуза. И Танечка была так хороша. В особенности тем, что вела себя со всеми одинаково недоступно. Петя только увидел, что она грустная и лучше, чем к другим, относится к поручику Эдмунду Янковскому. Тот обладал явными преимуществами – выпускник Московской консерватории Янковский профессионально пел лирическим тенором. Петя вначале не разобрался, а потом выяснил ещё про одно его преимущество – в Москве Татьяна Ивановна жила в двух шагах от консерватории и ходила в концерты и с подругами-гимназистками бывала даже на репетициях. Выяснилось, что Янковский являлся предметом их воздыханий, хотя все знали, что в Астрахани живёт его жена. В сердце Пети вонзилось жало, потому что из Астрахани был этот брутальный мужлан ротмистр Дрок.

А Янковский пел. Он командовал 1-й ополченческой ротой, приданной 1-й роте 226-го Землянского пехотного полка, стоял на северном опорном пункте в Бялогрондах, в крепости появлялся не часто, всегда неожиданно, и тогда Танечка усаживала всех пить чай, Янковский брал гитару и…

пел он арию Ленского.

пел он арию Каварадосси из «Тоски».