Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин

У всего этого сословия считалось хорошим тоном заниматься благотворительностью, меценатствовать, поощрять науки и учиться самим. Современный исследователь Г.П. Черников пишет, что к рубежу ХX века в категорию крупной буржуазии попадало примерно 30 тысяч семейств, вообще же, в широком смысле, предпринимательством разного рода и масштаба в России занималось около пяти миллионов человек. В стране с почти стотридцатимиллионным населением этих 4 процентов было явно недостаточно для того, чтобы частные собственники играли определяющую роль в жизни страны.

Гораздо важнее в общественно-политическом смысле была та часть среднего класса, которую стали обозначать термином «интеллигенция», столь же неопределенным, как и границы этой социальной группы.

В самом общем смысле интеллигент – это человек, обладающий более или менее высоким уровнем образования и живущий интересами, выходящими за пределы частной жизни. (Собственно, получение образования почти всегда побуждает людей интересоваться всякими необязательными для непосредственного выживания материями). В социальном отношении к интеллигентскому сословию обычно относили тех, кто жил не физическим, а умственным трудом. Пайпс пишет, что интеллигенция «сильнее и настойчивее в тех странах, где авторитарное правительство сталкивается с восприимчивой к новым идеям образованной элитой». Неудивительно, что контрастный душ, которому подверглась «образованная элита» России в ходе либеральной «оттепели» при Александре II, а затем полицейских «заморозков» при Александре III, придала отечественной интеллигенции особенную закалку.

При этом образованное сообщество было количественно совсем небольшим. По данным, которые приводит В. Лейкина-Свирская, автор исследования об истории российской интеллигенции, в стране на рубеже ХX века жило около миллиона людей, в свое время посещавших (но необязательно окончивших) в гимназию. Аттестат о среднем образовании ежегодно получали около 15 тысяч человек. При этом далеко не все, поучившиеся в гимназии или реальном училище, автоматически делались «восприимчивыми к новым идеям».

В пореформенные годы из-за большей доступности образования и, главное, из-за возросшей потребности в квалифицированных специалистах, количество «людей, годных к выполнению функций интеллектуального труда» (выражение Лейкиной-Свирской) существенно увеличилось. В начале описываемого периода в России насчитывалось 13 тысяч специалистов-гуманитариев, в основном педагогов, и 4,5 тысячи инженеров, агрономов, механиков – то есть всего 17,5 тысяч работников умственного труда. В конце века эта цифра выросла почти впятеро – до 85 тысяч, хотя для огромной страны этого все равно было недостаточно.

Как и буржуазия, интеллигентское сословие пополнялось из нескольких источников. Первоначально это были исключительно дворяне, первые русские интеллигенты времен Новикова и Радищева. В середине девятнадцатого столетия основное пополнение происходило за счет «разночинцев» – прорвавшихся в университеты сыновей священников, мещан, зажиточных крестьян. После 1861 года снова увеличился приток дворян, которые теперь нуждались в образовании и профессии для поддержания привычного уровня жизни.

Из приблизительно миллиона потенциальных российских «интеллигентов», по своим доходам попадавших в социальную категорию «среднего класса», почти половина состояла на казенной службе и, стало быть, напрямую зависела от государства. По подсчетам П. Зайончковского, в империи было 385 тысяч чиновников. Еще 44 тысячи образованных россиян носили офицерские погоны. В этой среде, конечно, тоже имелись люди передовых взглядов, но в силу личных убеждений, а не по классовой потребности.

Общественный запрос на демократические реформы исходил от количественно очень небольшой группы населения, что в конечном итоге и определит исторический путь страны в ХX веке.

В описываемый период завершился роковой для отечественной истории процесс размежевания между государством и Обществом. Я пишу это слово с заглавной буквы не из почтения, а потому что в российских реалиях «общество» и «Общество» – это совершенно разные понятия. Первое – термин сугубо социальный, обозначающий всё население страны. Но когда в публицистических работах пишут об общественном мнении, подразумевается очень небольшая часть народа, идейное и нравственное значение которой в России, однако, было диспропорционально велико.

Обычно имеются в виду люди, обладавшие мнением по государственным и общественным вопросам, причем часто не разделявшие официальную идеологию. У подавляющего большинства россиян, придавленных к земле заботами выживания, не было возможности разогнуться и задуматься, почему их жизнь так тяжела и можно ли с этим что-то сделать. Досуг для размышлений имелся только у счастливцев, получивших достаточное образование, читавших книги, а главное избавленных от изнуряющей борьбы за кусок хлеба.

Для формирования Общества требуется еще одно непременное условие: чтобы человека не подвергали немедленным репрессиям за любое оппозиционное высказывание. Впервые такая ситуация возникла при Александре Первом, который хоть и обижался на ворчание в светских салонах, но не пресекал эту фронду полицейскими средствами. В то время, в самом начале века, Общество, собственно, и ограничивалось салонами – счет вольнодумцев шел максимум на сотни.

После наполеоновских войн и массовой «военной экскурсии» в Европу Общество очень расширилось за счет молодого офицерства. Теперь о государственных проблемах рассуждали уже тысячи, и вылилась эта дискуссия в создание «обществ» – в третьем, конспиративном смысле этого слова.

При Николае Первом государство очень старалось раздавить Общество, но это оказалось невозможно. Раз пробудившись, свободная мысль обратно в сон не погружается. Можно заткнуть осмелевшие рты, но отключить осмелевший мозг нельзя. Вольнодумство переместилось со страниц журналов в частное пространство, распространилось вширь, проникло в провинцию, в новые, в том числе уже и недворянские круги. Все, кто читал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, сами того не подозревая, присоединялись к Обществу – таково уж свойство великой русской литературы, заставляющей людей задумываться о больших вопросах.

Эта внутренняя работа, незаметная за фасадом показного единомыслия, дала себя знать, когда во второй половине пятидесятых годов фасад рухнул.

Вдруг выяснилось, что российское Общество существует, что оно громогласно, влиятельно – и малопочтительно к государственным институтам. Никакой формальной власти оно не имело, но постоянно оказывало давление на правительство и на самого самодержца.

Общество было разделено на несколько оппонирующих фракций, представляющих интересы разных групп, и это двойное противостояние – Общества с государством и фракций Общества между собой – было нервом всей российской жизни вплоть до 1917 года.

Ведущую роль в этой дискуссии стало играть интеллигентское сословие, значение которого очень выросло благодаря земскому движению. Куцая реформа местного самоуправления была очень опасна для самодержавного государства, ибо она давала легальную возможность активным представителям Общества применять свои идеи на практике. Значение интеллигентов – земских врачей, учителей, статистиков, агрономов, мировых судей, крестьянских посредников – возвысилось не из-за того, что их идеи вдруг оказались востребованы у простого народа, а просто потому, что эти люди выполняли необходимую работу, и, в общем, выполняли ее хорошо. Во всяком случае земцы сделали для крестьянства гораздо больше, чем народники с их пропагандой.