Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин

Самодержавие сто лет не решалось освободить крепостных, боясь дворянского бунта, а бояться следовало другого: что эмансипация оставит престол без главной своей опоры. Именно это и случилось. В течение нескольких десятилетий после 1861 года дворянство утратило свою политическую и социальную важность – оно сохранилось лишь по названию и фактически перестало быть классом.

Конечно, и до крестьянского освобождения российская элита была весьма неоднородна. К настоящей земельной аристократии принадлежали менее одного процента дворянских семейств, владевших тысячью и более «душ». Всеми привилегиями сословия – например, правом избирать предводителя – обладали только те помещики, кому принадлежало больше ста душ. Но большинство обладателей «благородного звания» были, как тогда говорили, «малодушны» и не могли существовать лишь за счет крестьянского труда. На один доход от поместья, без службы, перед реформой жили лишь 20 процентов крепостников.

При этом большинство дворян вовсе не имели «живой собственности». Из-за того что на Руси не утвердилась система майората, при которой титул (если он был) и землю наследовал только старший сын, поместья из поколения в поколение все больше дробились, а росло дворянское сословие вчетверо быстрее, чем население в целом – из-за сытного питания и лучшего ухода за младенцами. Русский дворянин середины девятнадцатого века обычно был весьма небогат. Кроме того «личные дворяне» (а они составляли до половины сословия), достигшие этого статуса на офицерской или чиновничьей службе, и по закону не могли владеть «душами».

Эмансипация не просто лишила помещиков права распоряжаться крепостными, она вынудила их самостоятельно решать все хозяйственные вопросы, и оказалось, что очень многим эта задача не под силу.

Самодержавие было кровно заинтересовано в том, чтобы поддержать и сохранить дворянство как класс. По этой причине правительство несправедливо обошлось с огромной частью населения, бывшими крепостными крестьянами, навязав им «временные обязательства» и непомерные выкупные платежи. Как уже говорилось, для помощи помещикам министерство финансов учредило Дворянский банк, который выдавал ссуды на гораздо более льготных условиях, чем Крестьянский банк своим малоимущим клиентам. В первый же год работы двух этих кредитных организаций Дворянский банк раздал шестьдесят девять миллионов рублей, а Крестьянский – только одиннадцать, притом что крестьян в стране было примерно в двести раз больше, чем помещиков.

«Всё в прошлом». Хрестоматийная картина В. Максимова, считающаяся символом угасания русского дворянства

Увы, эти меры мало помогали. Дворяне плохо разбирались в сельском хозяйстве и еще хуже в финансах. Неграмотный «кулак» вел дела много лучше помещика с университетским дипломом. Самым простым способом продлить свое праздное существование для дворянина было заложить имение. К концу века почти половина помещичьих угодий оказались в закладе. Скупали дворянскую землю и богатые крестьяне, а переплачивать они не любили.

Контрреформа местного управления, проведенная при Александре III, была призвана восстановить пошатнувшийся статус «благородного cостояния» – ведь земскими начальниками могли становиться только потомственные дворяне, но подобный политический жест никак не улучшил экономического положения этого сословия.

Материальный кризис заставлял бывших помещиков учиться какой-нибудь профессии, то есть переходить к принципиально иному способу существования. Одни стали государственными служащими, живущими только на жалованье, другие – предпринимателями, третьи влились в состав работающей интеллигенции. Два последних сословия для России были явлением не то чтобы совсем новым, но приобрели новое значение.

Однако ключевую роль в российской истории суждено было сыграть не буржуазии и не интеллигенции, а сословию совершенно новому – рабочим. Словосочетание «рабочий класс» в России утвердилось не сразу, поскольку на первых порах наемные работники промышленных предприятий классом не являлись. Пока не развернулся индустриальный бум, рабочих было мало, а те, что были, в основной своей массе продолжали оставаться крестьянами, подряжавшимися строить железную дорогу, добывать уголь или поработать на заводе в свободное от сельскохозяйственных трудов время.

Объяснялось это особенностями «производственного цикла» в русской деревне. Полевые работы в основном приходились на три напряженных, но довольно коротких периода: посев, покос, сбор урожая. В остальное время года, особенно зимой, наступал период затишья. Ключевский пишет: «Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии». Поскольку денег, которые приносила земля, особенно в центральных и северных губерниях, на жизнь не хватало, люди и после Реформы отправлялись на заработки – совсем как в «оброчные» времена. Но к весне возвращались из города и продолжали считать местом своего жительства деревню.

Однако постепенно ситуация стала меняться. Многие, обретая новые профессиональные навыки, приходили к выводу, что работать на земле тяжелее и невыгоднее, чем на заводе. Другим в поисках трудоустройства приходилось забираться очень далеко от дома и перемещаться туда-сюда становилось накладно.

В семидесятые годы большинство рабочих все еще вело «сезонный» образ жизни. С восьмидесятых такое происходит все реже. Русский рабочий становится горожанином, обеспечивая основной приток населения в индустриальные центры.

Из-за «двойного» существования, которое все же продолжала вести значительная часть наемных работников, а также из-за дискуссии о том, следует ли причислять к рабочему классу батраков, отправлявшихся на заработки в другие сельскохозяйственные регионы, разные историки подсчитывают численность этого сословия неодинаково. По минимальной оценке, ориентирующейся только на городской пролетариат, за последнюю треть столетия он увеличился втрое и, вместе с членами семей, составлял около десяти миллионов человек. Еще столько же или несколько больше было сельских пролетариев, живших только или преимущественно батрачеством.

Условия существования рабочих, как уже говорилось, были ужасающими. Трудиться приходилось до 15 часов в день, так что оставалось время только на сон. Платили вдвое меньше средней английской зарплаты и вчетверо меньше американской (а ведь тамошние рабочие тоже бедствовали). Заводское начальство совершенно бесконтрольно наказывало работников, заставляло их жить в скотских условиях, не обеспечивало лечением, не заботилось о технике безопасности, не компенсировало утрату трудоспособности. Стремительный рост российской промышленности в основном строился на чрезвычайной дешевизне труда. Иными словами, индустриальный скачок оплачивался лишениями, увечьями и искалеченными жизнями рабочих.