Без остановки. Автобиография - Пол Боулз

вернулись в эту забытую Богом Тапачулу, где ночевали прошлую ночь. Два дня без толку потратили на попытки получить письма (почти все местные «тузы» оказались немцами и совершенно не горели желанием нам помочь). Потом мы зашли в местную штаб-квартиру профсоюзов. На третий день профсоюзы прислали нам своего человека, который поехал с нами в Сучьяту. В неприёмные часы нас провели к работнику который не только заполнил за меня анкету, но и получил на неё печать гватемальской погранслужбы. Ещё он раздобыл нам лодку, чтобы переправиться через реку Сучьята в Гватемалу. После этого мы три недели провели в этой маленькой декоративной республике и вернулись в Мехико.

Мы решили остаться жить в Мексике. Тонни не брался за кисть с тех пор, как уехал из Парижа, и чувствовал, что у него начинается творческий период. Мы устроились на пансион у американской семьи, жившей в доме Малинче (этот дом построил испанский конкистадор Кортес для своей наложницы — ацтекской женщины Малинче[262]). Исполинское здание с уймой комнат располагалось на полпути между Тлальнепантла-де-Бас и Аскапоцалько. Когда наступило лето, я получил от Линкольна Кирштайна телеграмму с извещением, что «Клипер „Янки“» будут ставить в Филадельфии, поэтому мне нужно как можно скорее возвращаться в Нью-Йорк. Сомнительная победа: я хотел услышать, как мою музыку сыграет Филадельфийский симфонический оркестр, но влюбился в пасторальное очарование местной жизни и тоскливо-величественные пейзажи. Мне очень хотелось провести здесь всё лето, слушая, как кукарекают петухи вокруг дома Малинче, но, увы, этим планам не было суждено сбыться.

Тонни с одержимостью погрузился в работу, он едва замечал нас с Мари-Клэр. Рисунки были прекрасны, тем летом он привёз в Нью-Йорк большую серию. Он рисовал гигантские полумёртвые тропические деревья, на ветках которых жили целые стада животных и племена нагих индианок. Мне эта серия понравилась даже больше, чем его марокканские рисунки, которые до этого были моими любимыми.

Я простился с Тонни и Мари-Клэр, поехал в Веракрус и сел на корабль, направляющийся в Нью-Йорк. На корабле познакомился с дамой из Нью-Йорка — членом компартии. Когда корабль подходил к Гаване, я сказал ей, что у меня в багаже осталось несколько сотен анти-троцкистских листовок для расклеивания. Она предложила провезти наклейки в Гавану под носом у Батисты[263]. Сперва говорила увлечённо, но потом замолчала, и я заметил, что её что-то тревожит. Вскоре выяснилось, что именно. «Единоличные действия без одобрения руководства запрещены», — вздохнула она.

«Ну, ты сама знаешь, как правильно себя вести», — ответил я, и больше мы об этом не говорили. Однако перед тем, как корабль сделал остановку на Кубе, она вернулась к разговору: «Я решила, что всё-таки сделаю. Можешь дать несколько?» — тихо спросила она. Я пошёл в каюту и вернулся, взяв пару десятков. Когда после отплытия мы снова встретились на корабле, она была очень довольна тем, что сделала. «Наклеила на стены государственных учреждений, — гордо сказала она. — И не подумай, что было просто».

Вернувшись в Нью-Йорк, я тут же взялся за оркестровку «Клипера „Янки“», которая должна была быть готова за нескольких недель. Кирштайн прислал мне в помощь Генри Бранта. Балет состоял из сцен на борту корабля и в портах, куда судно заходило. Я предложил Генри взять сцены на борту (в которых были начало и конец, и поэтому назывались tutti / «цельными»), а сам я занимался сценами со стоянками в порту. Таким образом мы сделали оркестровку для дирижёра Александра Смоленса[264]. Смоленс дирижировал нашим балетом наряду с «Заправочной станцией» Вирджила Томсона и «Покахонтас» Эллиотта Картера[265].

Мариан Чейс и Гарри Данхэм иногда говорили, что думают расписаться. Они постоянно были вместе, пока Гарри не уехал делать фильм про войну в Испании. Тогда Мариан начала часто встречаться с Латушем, который и привёз её на поезде в Филадельфию. Со мной на премьеру поехали моя мать и Джейн Ауэр. Всю дорогу в поезде мы смеялись, и мать решила, что Джейн — какая-то дикарка.

Тем летом я виделся с Джейн всего пару раз и хотел, чтобы она вместе с Тонни и его женой поехала в Гленору и месяц пожила в лесном домике дяди Чарльза. Но у них остался плохой осадок после поведения Джейн в Мексике, поэтому вместо неё поехала Мариан. Между нашими спальнями была дверь. Однажды утром Мари-Клэр без стука ворвалась в мою спальню и застала нас с Мариан. Хотя у меня с Мари-Клэр никогда ничего не было, она закатила истерику и несколько дней ругалась с Тонни. После возвращения в Нью-Йорк я заперся в лофте Эдвина Денби на Двадцать первой улице и писал оперу на основе либретто, которое дал мне поэт и редактор журнала blues Чарльз-Генри Форд. Опера была про то, как Денмарк Визи[266] выиграл в лотерею, купил себе свободу и отказался от идеи восстания.

Форд напрягся, когда я сказал ему, что хор Хуаниты Холл[267] объявит New Masses со сцены спонсором первого акта концерта, чтобы собрать деньги для издания, переживавшего не лучшие дни. «Это сталинская ловушка!» — воскликнул Форд, но возражать не стал. Концерт прошёл удачно.

У Вернона Дюка появилась идея устроить концерты, позднее получившие название High-Low, «способствующие знакомству верхов с низами». Идея заключалась в том, чтобы вызвать у богатых интерес к современной музыке. Для этого Дюк предлагал включать произведения современной камерной музыки в программы джазовых концертов известных исполнителей. По его просьбе я написал текст брошюры, которую он напечатал. Текст был словно из журнала Vogue, именно такой тон, по мнению Дюка, необходим для этой аудитории. Концерты проходили на танцполе на крыше отеля St. Regis, так как его владелец Серж Оболенский[268] был старым другом Дюка. На одном концерте исполняли написанное мной в Мексике произведение в трёх частях под названием Mediodia, по мотивам которого исполнял потом произведения оркестр Дюка Эллингтона. Потом было ещё несколько подобных концертов, но к тому времени я уже уехал из города.

Я уже успел снять две квартиры, местоположение которых мне казалось идеальным. Одна располагалась на углу улиц Бэттери-Плейс и Вашингтон-Стрит в старом и обшарпанном здании из красного кирпича. На первом этаже было арабское кафе. В то время район от Вашингтон-Стрит до Ректор-Стрит считался местом, где проживали выходцы из Ближнего Востока. Из окна мансарды на третьем этаже открывался вид на Бэттери-Парк и аквариум. Когда я хотел выпить турецкого кофе со сладостями, то открывал входную дверь и два раза хлопал в ладоши, и вскоре