Мастер осенних листьев - Андрей Кокотюха

А вот парня приметил сам титор, и мечты стали смелее, радужнее. Не стояние у ворот как-никак, не обход улочек – охрана дворца. Изба выросла в каменный дом, к северянке прибавилась вторая, рыженькая, где-то в городе запримеченная…

Эльга нахмурилась.

– Что, низко держу? – забеспокоился Каршетт.

– Нет, все хорошо.

Мятеж жил в Каршетте красной осенней листвой, страхом, паникой, жадными медными запахами, звоном мечей.

Что-то таилось там.

Первыми касаниями Эльга обозначила контур. Осина шелестела тревожно, избитое дерево щита казалось колким. Ногтем отрезать лишнее, рассыпать второй слой, распределить его, стянуть к центру третий.

Что же за тайна?

– Это я? – спросил, заглядывая сверху, Каршетт.

Эльга подняла голову.

– Пока нет. Держите.

Внутри прислужника трепетали листья. Эльга видела их мелкий ход, за которым, как солнце в щель между ставнями, проглядывали стыд, неуверенность, страх разоблачения, темные крапивные зубчики. Каршетт был связан…

Нет, это не связь.

Он струсил! Он не встал у мятежников на пути! Ушел. Спрятался. Нет! Другое. Он пропустил их, выторговав собственную жизнь!

Пальцы замерли.

– Вы – мастер, да? – улыбнулся Каршетт.

– Почти, – сказала Эльга.

– У нас дома был счастливый букет.

– Действительно счастливый?

– Раньше, пока не засох.

Несмотря на кажущееся спокойствие, внутри у Каршетта все ходило ходуном. Его свободная рука незаметно подбиралась к короткому клинку на поясе. В его голове плыло: отвлечь, а потом ударить. Шиповник, кислица, кровь.

Эльга похолодела.

– А чей был букет? – беззаботным голосом спросила она.

– Не знаю. Старого мастера. Мне сказали, что мастера видят в людях все их мысли и дела.

Эльга фыркнула.

– Это ж старые мастера! Вот когда я состарюсь, тогда, возможно, тоже научусь видеть в людях.

– А сейчас? – жадно спросил Каршетт.

Эльге удалось легко пожать плечами.

– Так, чуть-чуть.

Она бросила на щит новый ворох листьев.

– И что ты видишь обо мне?

Ладонь Каршетта легла на клинок. Он даже повернулся чуть боком, чтобы Эльга этого не видела.

– О тебе?

– Да.

Здесь надо было не сфальшивить. Сыграть тонко. Кто она? Глупая, легкомысленная девчонка. Точь-в-точь как говорила мастер Мару. Впрочем, дурочку тоже надо подавать аккуратно. Эльга прищурилась, смотря парню в глаза.

– Ну, ты одинок, – сказала она.

Каршетт хмыкнул.

– Дальше.

– Ты несколько лет при титоре.

– Полгода.

– Ну, в стражах.

– Годится, – кивнул Каршетт. – В стражах действительно больше.

Он слегка расслабился.

– Еще ты в начале испугался мятежа, но затем был храбрым, – сказала Эльга, поведя взгляд за спину Каршетта.

План бросить листья прислужнику в лицо и выбежать с криком о помощи разбился о засов на двери. Он был опущен в пазы.

Ладно.

– Храбрым? – переспросил Каршетт и рассмеялся.

В смехе сквозило облегчение.

– А что, не так? – спросила Эльга.

Пальцы танцевали свой танец.

«Хорошо, пусть выбраться из комнаты невозможно. Туп. Ток-топ. Значит, необходимо расположить Каршетта к себе. Туп-топ. Или изменить его? С одними осиновыми вряд ли это получится. И гроздь мятых, видимо, второпях прихваченных рябиновых листьев тоже ничего не решит. Топ-топ-топ. Тем более что менять? Топ. Ведь человек должен быть предрасположен к изменениям. Допустим, я могу усилить его страх, но это глупо. А выставить себя дурочкой я могу и без листьев.

Можно, конечно…»

Топ. Ток-топ. Продолжая набивать букет, Эльга закусила губу. Ох, мастер Мару, вы бы, наверное, были против.

– На самом деле нас, молодых, оставили в резерве, – сказал Каршетт. – Мы должны были следить, чтобы никто не вышел из дворца и, конечно, не штурмовал его снаружи. Я вообще сторожил задний двор.

Эльга улыбнулась.

– Впервые вижу парня, отказывающегося признать себя храбрецом.

– Ну, это… – смутился Каршетт. – Я не отказываюсь. Просто здесь случая не было. А вообще мне один раз плечо порезали…

Он сделал движение, чтобы показать шрам, но Эльга качнула головой.

– Щит.

– Да, прости, держу.

Каршетт выпрямил спину. Он еще был в сомнении, но немедленное убийство отложил. Ах, как не хотелось все бросать!

– Тяжело? – спросила Эльга.

– Тяжеловато.

– Уже скоро.

Она решилась, она видела, что задуманное возможно.

Туп-туп-топ. Осина обегала щит кругами, схлестываясь и расходясь. Где-то в ней проглядывал карий глаз, где-то мечтательный изгиб губ. Слышался топот ботинок по кривым улочкам, вспыхивал свет фонаря: мы – стража, назовите себя.

А за неимением кислицы и калины с малиной душной памятью пойдет…

Эльга выдохнула, наискосок пробросила мелких рябиновых листьев и тут же легко, неуловимыми движениями впечатала их вторым слоем под осиновую, зубчатую шерсть. Вот так. Сделано. Туп. Ток-топ. Будто шрам протянулся по щиту, кривой, хлесткий, светлый. Рябина была прозрачно-зеленой, весенней, совсем молодой, где уж нам осенних красок. Но стоило Эльге вплести ее в букет, как она приобрела пугающий, густо-алый оттенок.

Вот она, память о мятеже. Кровь, постыдный страх, предательство. Темная, перечеркивающая не щит, но душу рана.

Очень хорошо.

Каршетт тревожно застыл, потом пошевелился.

– Готово?

– Еще чуть-чуть, и можно смотреть.

Эльга потерла холодные пальцы друг о друга. К чему, собственно, медлить? Страшно? Да, страшно. Какой бы ни был проблеск… Она нахмурилась и подцепила ногтем нижний край рябинового шрама.

Нечего!

– Держи крепче.

Эльга перехватила заусенец двумя пальцами. Отливающая красным дорожка держалась крепко и норовила лечь обратно. Ну-ну, милая. Ты, конечно, вросла, но разве…

Выхваченное исподволь лицо Каршетта, казалось, копировало ее собственное напряжение.

Раз. Два. Три. Рывок!

Эльга выдернула только что набитый рябиновый слой, как искусные рыбаки медлительного хопыря из прозрачной воды. Изломанная алая плеть мелькнула в воздухе и собралась, смялась в кулаке, брызнув на пол одиночным шальным осколком. Была память о мятеже – и нет памяти. Изъята. Шелест листьев зазвенел в голове Эльги эхом голосов.