Круг замкнулся - Джонатан Коу

Патрик улыбнулся, обрадовавшись, что в матери снова проснулся боевой дух. Иногда ему казалось, что воинственность — лучшее, что в ней есть, но в последние годы, с тех пор как она вернулась в Британию, Клэр редко проявляла это качество.

— Действительно не позволит, — сказал он Ровене, когда они шагали по коридору. — Сейчас она ему прочистит мозги.

— А чем Майкл занимается? — спросила Ровена. — Я ни слова не поняла из того, что он говорил по телефону.

— Точно не знаю, что это за фирма, которой он сейчас заправляет. Называется она «Мениск». Что-то связанное с пластиками. — Внезапно встревожившись, Патрик рылся в карманах, пока его пальцы не нащупали паспорт. — Похоже, они сочиняют пресс-релиз. Я слыхал, как он говорил о консолидации и рационализации. На менеджерском жаргоне это означает закрытие заводов и пособие по безработице для уволенных. Короче, они ищут, как бы помягче изложить свои намерения для публикации в газетах.

* * *

Майкл по-прежнему говорил по телефону, сопровождая разговор все более лихорадочными поисками бумаг в кейсе, а иногда и молниеносными подсчетами на карманном компьютере; Клэр же одним глазом следила за табло (возвестившим, что посадка на рейс закончилась пять минут назад), а другим за Майклом, мысленно репетируя, что она ему скажет.

Это смешно, так она начнет. Как мы сможем получше узнать друг друга, как наладим по-настоящему близкие отношения, если даже в отпуске ты не прекращаешь работать, если у тебя даже не находится четверти часа, чтобы поговорить с моим сыном, с которым ты только что познакомился? И она предложит ему сделку: если он хочет и впредь с ней видеться, после окончания отпуска, он не проведет всю неделю на телефоне, не запрется в кабинете на ближайшие семь дней, отправляя факсы и ковыряясь в финансовых отчетах, пока остальные ныряют с аквалангом. Она предъявит ему ультиматум, будучи уверенной, что только такой язык он и понимает. И будучи уверенной также — иррационально, надо признать: уверенность эта подкреплялась лишь инстинктом, обычно не подводившим Клэр, — что Майкл не рассердится и не испугается ее слов. Их связывало искреннее чувство (в этом Клэр не сомневалась), которое он ценил, хотя и не умел распознать во всех деталях.

— И как все прошло? — спросил Патрик несколько минут спустя, когда она появилась на досмотре без Майкла.

— Мне не удалось даже рта раскрыть. Он вернулся в офис. Сказал, что ближайшие несколько дней решают все и он не может ни на кого положиться в столь ответственный момент. Приедет к нам в четверг.

— Сколько же он всего обещает, — хмыкнул Патрик. — Впрочем, к тому времени нас с Ровеной там уже не будет. (Они ехали не на всю неделю, но только на три дня.) — Он обнял Клэр: — Мам, не расстраивайся.

Она тоже обняла его и с некоторым усилием улыбнулась:

— Что ж, с'est la vie. Ладно, будем отдыхать, развлекаться и валяться на карибском солнышке. Уж оно-то подрумянит наши бледные лица.

Решив, что он хочет написать не статью, но целую книгу о британских крайне правых и о том, как выросла их популярность во время второго срока Блэра, Филип пятнадцать месяцев собирал материал. Затем, сентябрьским утром 2002 года, он сел за работу, и три дня спустя — потрудившись над первой главой, написав 243 слова и сыграв 168 раз в компьютерную игру «Свободная ячейка» — Филип смирился с печальным фактом: ему это не по зубам. За двадцать лет он не сочинил ничего длиннее 2000 слов; никогда не мудрствовал над замыслом — содержание любой его заметки можно было изложить литературному редактору за пару секунд. Пусть колонка «В городе с Филипом Чейзом» и превратилась в набивший оскомину формат, из которого он жаждал вырваться, но, увы, на что-либо иное он оказался не способен. Человек должен действовать в пределах своих возможностей, заключил Филип.

Забросив книгу, он месяца два не заглядывал в записи, накопившиеся в подготовительный период. Пока в начале ноября не получил письмо от Бенжамена. Письмо побудило перевести компьютер в рабочий режим и вновь открыть папку, озаглавленную «Книга о БНП».

И какую же неразбериху он там обнаружил! С какой стати, спрашивается, он надеялся соорудить нечто внятное из столь беспорядочного набора газетных цитат, фотографий и расшифровок интервью? Папка была поделена на три раздела: «Неолиберализм», «Фундаментализм» и «Национализм». Филип припомнил, что в своем опусе намеревался увязать эти три явления в единое целое, а затем аргументированно доказать, что все они проистекают из одного и того же источника: поборниками любого из трех направлений движет изначальный примитивный импульс создать самодостаточный мир, изолированный от всех тех, чьи взгляды или образ жизни вызывают неловкость и тревогу.

Неолибералы (писал Филип) стремятся к простоте и ясности не менее, чем фундаменталисты и неонацисты. Единственное различие состоит в том, что они не задаются целью построить национальное государство, основанное на религиозном и генетическом отборе. Государство, которое они строят (и этажи которого вздымаются все выше и выше прямо на наших главах), наднационально. Его географический рельеф — эксклюзивные отели, эксклюзивные курорты, огороженные участки с несусветно дорогим жильем. Его обитатели не ездят на общественном транспорте и лечатся исключительно в частных клиниках. Мотив, который движет этими людьми, именуется страхом. Страхом соприкоснуться с человеческой — и заразной, по их представлениям, — массой. Они хотят жить среди себе подобных (точнее, у них нет иного выбора), а наличие денег позволяет им сооружать как можно больше ширм, как можно больше границ, чтобы не приходилось вступать в осмысленный контакт с теми, кто не принадлежит к их собственному экономическому и культурному типу. То обстоятельство, что новые лейбористы братаются с этими людьми — внутри страны посредством таких затей, как, «частные финансовые инициативы», в международной политике солидаризируясь с Бушем и американскими неоконсерваторами, — доказывает, что неолиберализм только на руку Блэру и его приспешникам, задавшимся целью укрепить элиту и расколоть общество по классовому признаку. Незначительные инициативы в здравоохранении и образовании, окрашенные в социал-демократические цвета, — всего лишь дымовая завеса, лукавая уступка старым добрым левым, призванная замаскировать истинную суть новолейбористского проекта.

Ниже Филип сделал пометку для себя: «Спросить Клэр, зачем ее бойфренд ужинал с Полом Тракаллем!»

Филип с грустью перечитывал написанное. Абзац был всем хорош, но предназначался он для итоговой главы книги; Филип же напрочь позабыл, как он собирался вырулить к этим итогам. Что за извилистая тропа связывала мерзкие письма, полученные Стивом, и этот обвинительный приговор текущей британской политике? Вроде бы Филип предполагал отталкиваться от сути современного фашизма, от усиливающегося влияния националистического движения в Британии, которое опиралось ныне не только на застарелую расовую ненависть, но и на куда более хитроумные, куда более обтекаемые идеологические матрицы. Теперь стало почти невозможным определить, где проходит линия фронта, в отличие от 1970-х, когда она была видна невооруженным глазом. К примеру, среди нынешних британских фашистов Филип обнаружил мыслителей (если пользоваться этим термином в самом широком смысле), которые более не оправдывали насилие против черного и азиатского населения и не требовали насильственной репатриации либо ужесточения контроля над иммигрантами, но призывали белых расистов безоговорочно порвать с деградирующим, урбанизированным, мультикультурным современным обществом путем самоорганизации в небольшие, сплоченные сельские общины, где они будут обеспечивать себя всем необходимым и проникаться мистической связью с «почвой». Сомнительно, чтобы эти призывы находили отклик среди молодых скинхедов, по-прежнему составлявших большинство в движении. Их средой обитания были городские задворки, а их склонность к насилию и разбою нынешние теоретики ловко романтизировали, выдавая за современную версию «воинского духа», присущего древним арийцам. Однако такой ход мысли порождал странные, неприятные сближения между отдельными пунктами неонацистской теории и установками «зеленых».