Круг замкнулся - Джонатан Коу

О, неужто последний из рода Пуси-Гамильтонов опустился до такого убожества!

И сколько же радости принесли мне те три дня, что я пробыл в этом благородном поместье! Ах, если бы я только мог поделиться этой радостью с Глэдис, моей покойной и бесконечно оплакиваемой преданной женой и истинной леди! Моей покойной бывшей женой, надобно уточнить. И дело вовсе не в том, что она обожала наряжаться в латекс (хотя, должен признаться, два-три раза я лично поощрял ее переодевания в ту безмятежную и навеки запечатленную в моей памяти пору, когда я был секретарем «Общества фетишистов: резина и узлы Саттон-Колдфилда»;[23]в нашем кружке собирались респектабельные граждане, честные налогоплательщики для сугубо консенсусного времяпрепровождения, но тем не менее общество было со скандалом закрыто полицией нравов Западного Мидлендса, несмотря на то что начальник отделения являлся его наиболее активным членом. О tempora, о mores!). Итак… на чем я остановился? Ах да! Я вспоминал о Глэдис, но не по этой, а по двум иным причинам: во-первых, потому, что она отошла в мир иной (умерла, с прискорбием сообщаю, спустя несколько дней после шестьдесят седьмого дня рождения, когда ей на голову упал майский шест во время языческого праздника плодородия, проходившего с серьезными нарушениями регламента); а во-вторых, потому, что — даже сейчас мне тяжело выводить эти слова на бумаге — она предпочла оставить меня, бросить своего верного спутника жизни накануне нашей рубиновой свадьбы. Мы прожили вместе сорок лет!

Обстоятельства, сопутствующие нашему разрыву, широко освещались в прессе. К семейному разладу привело самое пустяковое недоразумение. В то лето, во время нашего идиллического, по всем прочим параметрам, отдыха в Северном Корнуолле, где мы предавались травле барсуков, я повез Глэдис в уединенную бухту (главным образом для того, чтобы повидаться с моим добрым приятелем майором Гарри Хантингтоном-Дауном по прозвищу Картечь, который тогда сколачивал в корнуолльской глуши частную армию); после визита к майору мы с Глэдис отправились прогуляться по пляжу. Там я уговорил ее разоблачиться почти полностью — замечу, долго уговаривать не пришлось, а ежели начистоту, она всегда была готова отдаться любому за полпинты «Старого особого» и горстку маринованного лука; не то чтобы ее добродетель истрепалась до дыр, скорее лишь зияла прорехами в некоторых местах, — а затем предложил ей попозировать для серии высокохудожественных снимков. Фотографировал я сам, а помогала мне девочка-скаут, моя старая знакомая, которой я всецело доверял (из головы вылетело, как ее звали).

Глэдис полагала, что снимается исключительно развлечения ради и на всеобщее обозрение эти фотографии никогда не попадут, — разве что она вставит одну-другую в рамку и водрузит на каминную полку в башне Гамильтонов, дабы гостям, собравшимся на партию в бридж, было что обсудить за канапе с дикой зайчатиной, когда прочие темы для беседы иссякнут. Однако, изучив итоги фотосессии, я принял иное решение. В том продвинутом возрасте назвать Глэдис привлекательной женщиной было бы изрядным преувеличением: жизнь она вела насыщенную и рассеянную, и разрушительное время жестоко отомстило ее телу, которое даже в расцвете молодости возбуждало во мне скорее трепетное изумление вкупе с медицинским любопытством, нежели пылкий зов плоти. И все же мне подумалось, что определенного сорта бедолаги, а также горемыки-извращенцы — к примеру, заключенные, отбывающие длительный срок в колонии строгого режима, либо престарелые монахи-бенедектинцы с серьезными дефектами зрения — способны, хлебнув крепкого напитка, отыскать в обнаженных формах Глэдис нечто, что в конце долгого изнурительного дня покажется их изголодавшемуся нёбу деликатесом. Поэтому я решил опубликовать снимки. Немного времени спустя я подал их в качестве темы в первом выпуске моего нового издательского начинания — журнала под названием «Арийские прелести», в котором лучшие образцы жесткого порно перемежались самыми актуальными неонацистскими новостями, очерками и комментариями и который, по неведомым мне по сей день причинам, так и захватил воображение читающей публики.

На третьем номере издание журнала было свернуто, чему, помнится, поспособствовали всякие мерзости вроде полицейских рейдов и изъятия компьютерных дисков. А когда, отбыв трехгодичный срок (плюс пять месяцев, добавленных за мелкие сексуальные проступки, совершенные в узилище), я вышел на свободу, то обнаружил, что Глэдис меня покинула. Да! Упорхнула из гнезда, вывезя из него все содержимое, оставив лишь голые стены. Она даже забрала вещицу, которой я более всего дорожил, — фотографию в рамке, на которой мы с Глэдис жмем руку Бенни Муссолини. (Меня уверяли, что нас облапошили — мы никак не могли повстречать дуче в 1972 году в Зимнем саду Истбурна, — но они так говорили из зависти, из элементарной черной зависти.)

Однако я с удовлетворением сообщаю, что к концу жизни Глэдис осознала свои ошибки и вернулась ко мне. Наши предзакатные годы были, наверное, самыми счастливыми (Глэдис всегда выигрышнее смотрелась в сумерках, а еще лучше в полной темноте). Но тем горше оказалась постигшая меня утрата, и, не стану скрывать, я по-прежнему безутешен. После ее смерти я месяцами не мог привыкнуть к леденящему холоду на ее стороне кровати, а когда Глэдис увезли и похоронили, стало еще хуже. Разумеется, ныне даже в поездках я не расстаюсь с планшеткой для спиритических сеансов, посредством которой я каждый вечер общаюсь с Глэдис. Иногда мы играем в привиденческий «Скрэббл»: в мигающем свете полночной свечи Глэдис транслирует слова по буквам с другого берега великой реки Леты. Я стараюсь приободрить себя шуткой, изящным каламбуром: «Это был смертельный номер!» или «Попахивает мертвечиной», но все это уже не то, совсем не то…

О, Глэдис, как тяжко жить без тебя.

Оставшийся мне земной срок я коротаю настолько продуктивно, насколько это возможно, собирая материал для моего гениального сочинения под названием «Закат Европы»,[24]которое я намерен опубликовать частным образом в переплете из кротовьего меха. И на этой неделе я изрядно продвинулся к своей цели, поскольку здешние места кишат кротами: в среду на рассвете, после особенно беспокойной и горестной ночи, я, вооружившись кочергой, вышиб мозги трем десяткам этих мелких паразитов. Завершив свой труд, я пришлю его в дар изысканной частной библиотеке, хранящейся в этом замке, — вместе с кратким биографическим рассказом о моем детстве, выборочными воспоминаниями о золотых деньках, которые я желторотым птенцом провел в Экваториальной Африке под опекой моего отца, человека сурового, но справедливого, что явствует из заголовка — «Розги на завтрак». А вдобавок присовокуплю мое новейшее литературное произведение, маленький, но полезный сборничек, озаглавленный «Онанист по обстоятельствам: руководство с иллюстрациями 100 одиночных сексуальных позиций для разведенных, овдовевших и откровенно уродливых самцов». Все это, надеюсь, послужит на пользу и удовольствие будущим постояльцам.