Принц Модильяни - Анджело Лонгони

Но сегодня я больше не удовлетворяюсь красками; я хочу материю – твердую, невозможную, с которой могут работать только те, у кого есть силы и здоровье. Я хочу наконец начать борьбу, которую я никогда не вел. Я бросаю вызов поднятию тяжестей, которые никогда не поднимал. Я наберусь смелости, от которой меня всегда отговаривали. Я хочу все это – сегодня ночью.

Я подниму их одну за одной и перетащу. Даже если я надорву себе спину, даже если я умру от напряжения, – я все равно это сделаю.

В атриуме разместили мои менее желанные детища и оставили без внимания более любимые. Прежде чем приступить к воплощению моего замысла, я выпиваю пару бокалов вина для придания сил. Начинаю.

Я сгибаю колени, обнимаю первую скульптуру, крепко ее прижимаю к себе и толкаю вверх, поднимаю ее. Передвигаюсь, шатаюсь, продолжаю идти вперед. Скульптура тяжелее, чем я себе представлял. Дохожу до лестницы. Спускаюсь. Это еще не всё.

…Я иду по улице, дохожу до середины двора «Дельты» и размещаю первую голову на земле.

Перевожу дух, пытаюсь прийти в себя от проделанных усилий. Поднимаюсь по лестнице и возвращаюсь в студию на втором этаже. Беру открытую бутылку вина, делаю несколько глотков и смотрю на свою следующую цель: еще одна голова. Сгибаю колени, обнимаю ее и поднимаю. Иду, двигаюсь вперед, спускаюсь по лестнице. Эта голова очень тяжелая: я чуть не оступился. Опираюсь на стену. Пальцы придавлены весом мрамора к железному поручню. Нестерпимая боль. Я не сдаюсь, наоборот, сжимаю скульптуру еще сильнее. Спотыкаюсь, шатаюсь, восстанавливаю равновесие. Продолжаю спускаться. Сердце бешено бьется.

Я вспоминаю объяснения мамы. Тем, у кого слабые легкие, запрещены нагрузки. Из-за недостаточного расширения легких не хватает воздуха и кислорода. Так сердце гораздо сильнее напрягается, поскольку оно должно перекачивать больше крови и больше кислорода.

Захожу во двор и продолжаю идти, не останавливаясь, до того места, где находится первая голова. Опускаюсь и ставлю на землю вторую в паре метров от нее.

Перевожу дыхание и начинаю все сначала. Поднимаюсь. Пью вино. Беру третью голову. Эта немного легче предыдущей. Иду. Снова лестница, спускаюсь. Я во дворе. Размещаю голову рядом с другими.

Снова поднимаюсь по лестнице – и слышу слова матери: «Амедео, помедленнее, не иди так быстро, нет никакой спешки. Отдохни». Отдыхать для меня всегда означало сдаться, быть не как все, никогда не доходить до цели, до которой легко добирались другие.

Ступенька за ступенькой, запыхавшись, медленно, но не останавливаясь, поднимаюсь. Делаю большой глоток вина, у меня жажда. Теперь очередь четвертой головы. Она самая тяжелая. Я сделал ошибку, что не перетащил ее первой. Держа ее вертикально, я волочу скульптуру по полу, но он неровный, я рискую ее опрокинуть, нужно осторожнее. Потихоньку подталкиваю ее к лестнице. Теперь я должен ее поднять, выбора нет. Наклоняюсь, обнимаю ее. Как будто я ею овладеваю. Напрягаю мышцы, встаю, опасно шатаюсь на краю первой ступеньки. Я должен победить. Чувствую капли пота, которые стекают мне в глаза. Медленно иду вниз, опираясь спиной и локтем на стену, чтобы немного распределить вес. Боль, которую я ощущаю в груди, ладонях, руках и коже, свидетельствует о том, что я живой и что то, что я делаю, возможно. Внизу я не останавливаюсь и не ставлю статую на землю, поскольку было бы еще сложнее поднять ее снова. Дохожу до центра двора, опускаю ее, стараясь не придавить ноги.

Ну вот, эта тоже прибыла на место назначения, теперь их четыре. Но и это еще не всё. Не хватает еще одной. Я направляюсь к лестнице, спотыкаюсь о камень и падаю. Я растянулся на земле, чувствую ужасную боль в колене. Осматриваю ногу; кожа содрана, но ничего серьезного. Встаю.

Я задыхаюсь. Сердце слишком сильно бьется, и легкие не справляются. Я наклоняюсь вперед, упираюсь руками в колени, наклоняю голову. Я должен отдышаться. Боль проходит от горла до груди. Если умру – неважно; я должен закончить.

Вновь иду к лестнице, поднимаюсь по ступенькам, медленно, держась за перила. Захожу в свою комнату и смотрю на скульптуру. Эта последняя. Она не самая тяжелая, но и не самая легкая; она самая сложная лишь потому, что последняя. Как и с предыдущей, толкаю ее, волочу по полу. На лестничной площадке я ее поднимаю и начинаю спускаться. Колени готовы сдаться каждый раз, как я их сгибаю. Обдираю костяшки рук о плохо оштукатуренную шероховатую стену. Мышцы спины, плеч и рук горят.

Каким-то образом я все-таки дохожу до остальных скульптур и опускаю на землю пятую голову. Она немного балансирует, не принимает равновесие и опрокидывается. Я ее осматриваю. Ничего не случилось, она не пострадала. У меня так горят дыхательные пути, будто в трахее и бронхах разлили кислоту. Я сильно вспотел: рубашка насквозь мокрая, волосы прилипли ко лбу и шее. Теперь я должен приподнять статую и поставить ее ровно. Потихоньку я устанавливаю ее в нужное положение и затем, изнемогая, падаю на землю. Я должен какое-то время полежать и восстановить силы. И попытаться почувствовать удовлетворение от того, что я смог сделать.

Я остался в живых. Я устал, но выполнил свой план.

Но это еще не все.

Я собрал все: ящики для фруктов, дрова, сломанные стулья, отвалившиеся створки шкафа, куски забора.

Расставив головы в круг по центру двора, на каждую я поместил свечи, а в середине этой идеальной окружности соорудил костер.

Постепенно внутренний дворик «Дельты» наполняется оранжевым светом огня. Огромный, первобытный и очищающий костер. Жильцы выглядывают из окон, изумленные моим представлением. Постепенно один за другим они спускаются во двор.

Вскоре все сдержанно и в полной тишине сидят вокруг моих статуй, освещенных костром. Кто-то из жильцов «Дельты», музыкант, начал играть на аккордеоне: трогательно, медленно, чувственно.

Ко мне подходит Бранкузи. Он замечает, что я изнурен, разбит, весь грязный и вспотевший.

– Модильяни, ты сумасшедший. Удивительный сумасшедший.

– Тебе нравится?

– Это впечатляюще. Посмотри: люди сидят на земле, обнимаются, держатся за руки, они даже покрывала с собой принесли, чтобы поучаствовать в твоей безумной затее… Как ты перетащил сюда все эти скульптуры?

– С трудом.

– Ты мог бы позвать меня…

– Нет, я непременно должен был сделать это сам.

Бранкузи качает головой.

– Я начинаю понимать тебя, Модильяни. Тот факт, что Поль Александр заполнил холл твоими картинами и рисунками, тебя разозлил, да?

– Нет, напротив: я благодарен ему за все. Просто мне жаль, что никто не признает меня еще и скульптором.

– Наберись терпения. Почему ты так торопишься, Амедео?

– Потому что жизнь коротка.

– Никому неизвестна продолжительность жизни. Это знает только Бог.

– Какой Бог?