Принц Модильяни - Анджело Лонгони

Я киваю, но на самом деле совершенно не понимаю, к чему они клонят.

– Знаете, кто приходил нас навестить? Синьор Пабло Пикассо.

Это нас сильно удивляет; мы с Морисом вопросительно переглядываемся.

– Он был не один. Вместе с ним пришли синьоры Кислинг, Жакоб, Де Сарате и одна наша общая знакомая.

– Кики? – Ее имя вырвалось у меня непроизвольно.

Декав улыбается.

– Я так и предполагал, что вы ее знаете.

На какое-то время повисает молчание. Затем Замарон продолжает:

– Господа выступили свидетелями в вашу пользу, заверив, что синьор Модильяни вступился исключительно в защиту синьора Утрилло, который в одиночку несомненно оказался бы побежден. Они поручились, что эти два нахала первыми вас спровоцировали и что вы сделали все возможное, чтобы избежать драки.

– Вы подтверждаете? – Декав улыбается.

Я киваю, Морис тоже.

– Все свидетели – известные и уважаемые люди, и у нас нет никаких оснований не верить их словам…

Замарон делает паузу – и я осмеливаюсь спросить:

– Значит, мы можем идти?

– Вы торопитесь? – Замарон добродушно улыбается.

Это лишь кажется невинным вопросом… Я отвечаю аккуратно, чтобы не разозлить их:

– Нет.

– Тогда давайте немного поговорим?

– О чем?

– Об искусстве, разумеется.

Я полагаю, что это шутка, и улыбаюсь. Но Замарон уверяет меня в обратном:

– Синьор Утрилло может подтвердить, что это не в первый раз.

Я смотрю на Мориса, он – довольно раздосадованно – кивает. Я, помня его предупреждение, изо всех сил показываю им свое расположение:

– Хорошо, давайте поговорим.

Декав достает из-под стола небольшую картину в раме, размером примерно тридцать на тридцать сантиметров. Он демонстрирует ее нам.

– Что скажете?

На картине изображены два стилизованных лица, смотрящих друг на друга. Я сразу же узнаю стиль Пабло.

– Это Пикассо.

– Конечно. Он нам ее только что подарил.

– Что вы думаете о кубизме?

Я не могу поверить, что подобный вопрос нам задает полицейский! После небольшой паузы я отвечаю:

– Я не кубист.

– Почему?

– Потому что мне не интересен этот стиль.
– Да, понимаю. Но почему?

– Он слишком далек от человеческой природы.

– Хорошая фраза.

Я согласен. Замарон обращается к Декаву:

– Видишь? Я тоже всегда это говорю. Лично я предпочитаю картины Утрилло.

– Я тоже! – Декав с готовностью кивает.

– Кстати, у нас есть некоторое их количество.

– По одной за каждый раз, когда он был нашим гостем.

После этого повисает долгая пауза, искусно созданная полицейскими, чтобы я кое-что осознал. И, возможно, я начинаю понимать. Я смотрю на Мориса, он мне слегка улыбается, будто извиняясь. Декав продолжает:

– Мы – страстные коллекционеры. У нас есть картины Моисея Кислинга, Мориса де Вламинка, Сюзанны Валадон, Цугухару Фудзиты…

– У всех случаются неприятности.

Они добродушно посмеиваются.

– У вас, художников, намного чаще, чем у простых людей, – но реже, чем у тех, кто не в ладах с законом.

– Мы понимаем, что у вас такой характер и ваша открытость и узвимость – необходимое условие для творчества.

– Впрочем, никто из вас не совершает серьезных проступков. Этих двоих я бы и сам с удовольствием побил.

– Мы всё хорошо понимаем…

– Нам просто нравится искусство и художники. А наркотики – намного меньше.

– У нас есть мечта: в будущем организовать выставку картин из нашей коллекции.

Я чувствую, что должен пояснить.

– Я скульптор.

– Это верно, но только отчасти. Вы еще отличный рисовальщик и выдающийся художник.

– Откуда вам это известно?

– Мы осведомлены обо всем, что происходит в Париже. Нам это нравится.

– Поясню: мы не хотим подарков, – уточняет Замарон. – Но я уверен, что мы еще встретимся. Из-за вашего характера и вашего круга общения. И мы найдем оптимальный способ для сотрудничества. Что скажете, синьор Модильяни?

– Важно, чтобы вы понимали: мы абсолютно не желаем подарков, – Декав еще более точен. – Мы просто хотим купить ваши работы по очень, очень… дружественной цене. Мы не хотим, чтобы однажды нас обвинили во взяточничестве. От злых языков невозможно защититься.

Я не могу сдержаться и смеюсь. Декав смеется вместе со мной.

– Синьор Модильяни, я рад, что вы это так воспринимаете.

– Хотите одну из моих скульптурных голов? Я вам ее с удовольствием продам… по очень дружественной цене.

– Отлично! Именно так и делается. Услуга за услугу. А мы вам гарантируем, что эти двое вас больше не побеспокоят. Мы слышали про их мстительные намерения… Я вас уверяю, что у нас есть надежные методы заставить их взять свои слова обратно.

– Отлично! Естественно, они не должны больше беспокоить и моего друга Утрилло.

– Разумеется!

– Вы можете сегодня же прийти и выбрать скульптуру.

Они переглядываются и на лету понимают друг друга.

– Однако, синьор Модильяни, видите ли… То, что я вам собираюсь сказать, следует воспринимать с осторожностью: мы не художники, мы рассуждаем лишь как коллекционеры… Скульптуры – это хорошо, но…

– Но?

– В общем, картины – лучше.

– Картины?

– Люди предпочитают вешать картины на стены, а не ставить статуи посреди комнаты.

– Вы хотите картину?

– И картину тоже. Более того, не одну. Конечно, не сразу. Со временем, в спокойном темпе.

– Наши отношения будут длительными, понимаете? Мы не тривиальные полицейские. У префектуры полиции Парижа есть прозвище.

– Какое?

– Спросите у вашего друга Утрилло.

Я смотрю на Мориса.

– Музей Замарона.

– Морис, сколько картин ты им передал?

– Много.

– Семь, если не ошибаюсь, – уточняет Замарон.

– Восемь, – поправляет Морис.

Декав продолжает:

– Синьор Модильяни, мы знаем, что вы, художники, – непостоянны, вам привычно быстро и часто менять свою жизнь… Тот же Пикассо создает много скульптур, но в первую очередь он – художник.