Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Я не умею ничего другого. Если бы я был талантливым художником, я бы тебя послушал.

– Ты врешь.

– Я бы послушал. Поверь мне.

Мне он кажется искренним. Константин продолжает:

– Сколько материала ты отдал Александру?

– Не знаю…

– Не будь глупым. Сколько?

– Я не помню, правда.

– Ты отдаешь себе отчет? Ты даже не знаешь. Я видел, что делается внизу… Картины, рисунки и акварели – их так много, что хватит для персональной выставки.

– Слишком много?

– Нет, но там достаточно материала для понимания того, что ты делаешь. Какие у тебя интересы, твои принципы работы. Наброски, эскизы, подготовка, исследования… Из всего этого понятно, какие ты делаешь шаги вперед, что ты разрабатываешь и, прежде всего, как я уже сказал, насколько талантливо ты рисуешь. Амедео, я и не думал, что ты так много работал.

– Не знаю… Многое можно выкинуть.

– Никогда нельзя ничего выкидывать.

– Если мне что-то не нравится, я не хочу это иметь перед глазами.

– Никогда больше так не делай.

После долгого молчания Мод Абранте вмешивается в нашу беседу:

– Модильяни, я не художница, но не так уж сложно понять, что синьор Бранкузи прав. Представьте, если бы Леонардо да Винчи выкинул все свои записи – мы бы сейчас ничего о нем не знали.

– Но Караваджо всегда выкидывал все, что ему не нравилось. Иногда он все закрашивал черной краской и использовал холст повторно.

Мод Абранте смеется.

– Дело в том, что Леонардо жил долго, а Караваджо умер молодым. Между ними есть огромная разница в благоразумии и дальновидности.

Я некоторое время размышляю над ее словами.

– Дорогой Модильяни, невоздержанность – это скверная привычка. Необходима умеренность, чтобы понять свой путь, иначе совершаются бесполезные или даже вредные действия. Синьор Бранкузи, разве это не так?

– Это почти всегда так, синьора.

Поль выставил в атриуме все мои работы. Среди них – «Амазонка» (подруга братьев Александр отказалась покупать картину, потому что я изменил цвет ее жакета), два портрета Поля, «Виолончелист», «Маленькая Жанна» (пациентка Поля), «Обнаженная в шляпе», портрет Жана Александра, «Страдающая обнаженная» и все акварели, «Мальчик», «Портрет Бранкузи», «Мод Абранте», «Обнаженная» и другие работы в стиле ню, которые я подготовил в академии Коларосси… И многие другие картины, наброски, различные обнаженные, стоящие, лежащие, сидящие люди, с руками, сложенными за головой, с опущенным лицом, с руками вдоль тела. Многочисленные рисунки карандашом и углем, мой автопортрет карандашом.

Я и не думал, что создал такое количество работ. Многие из этих листов я забросил под стол, что-то даже выкинул. Поль всё собрал и сохранил, рассортировал, почистил, привел в порядок, – и теперь результат здесь, перед моими глазами, и это своего рода приговор, утверждающий мое окончательное место в мире.

За мной стоит Константин, он улыбается и курит, а передо мной – Поль; он в восторге от своего сюрприза. Это подарок, дань уважения – и вместе с тем способ определить наши взаимоотношения: Поль Александр, заказчик, и Модильяни, художник.

– Тебе нравится?

Что я могу ответить?

– Очень. Спасибо.

– Другие художники «Дельты» будут завидовать, но никто из них не создал столько работ.

Я пытаюсь немного его спровоцировать:

– Дорогой Поль, я бы хотел, чтобы ты поместил сюда и одну из скульптурных голов.

– Амедео, с большим удовольствием… – Не успев закончить эту фразу, он тут же улыбается: – Я хотел заказать тебе еще одну картину. Я бы хотел, чтобы ты отнесся к этому заданию с особым усердием: мы с Жаном намереваемся подарить нашему отцу портрет.

– Я должен написать портрет вашего отца?

– Да.

– Когда?

– Можешь начать прямо завтра.

– Завтра? Но я заканчиваю скульптуру…

– Скульптуру?

– Да, голову.

– Это на заказ?

– Нет, но…

– Значит, это несрочно.

Я не могу возразить и соглашаюсь:

– Да, это несрочно.

– Тем лучше, потому что мы с Жаном хотим подарить отцу его портрет на день рождения.

– И когда у него день рождения?

– На следующей неделе. Понимаю, что времени не так много, но мы знаем, что ты работаешь быстро.

– Хорошо.

– Тогда я пойду все подготовлю для позирования.

После этих слов Поль уходит, и я остаюсь в тишине, среди своих творений, большей частью которых я совершенно не удовлетворен. Бранкузи подходит ко мне.

– Амедео, не говори ничего.

– Я ничего и не говорю.

Вы все видели, на что я способен карандашом, углем, маслом, акварелью. Вы все видели примерного мальчика за работой. Я хороший, никого не беспокою, сижу спокойно в углу, в тишине. Но теперь я хочу дать вам понять, кем я хочу быть.

Эти камни, которые для вас просто глыбы, для меня – тяжелый внутренний мир, который я создал в себе. Это заря человечества, к которому я принадлежу, это моя предыстория. Потому что я – ископаемое существо. Я заключен в твердый мраморный кокон, который не позволяет мне взлететь. Я не принадлежу настоящему, я не знаю возраста – потому что я не узнал детства, у меня его отняли. Я рожден, чтобы не быть ни ребенком, ни подростком.

Ребенок смотрит на мир не только из окна – ребенок играет и бежит навстречу своим друзьям. Что за друзья у такого ребенка, как я? Только вымышленные. Воображаемые персонажи в моей голове. Я не мог гонять мяч, не мог играть на море. Все было опасным: жара, холод, вода и даже пот. Не бегай, Амедео, ты вспотеешь, подожди. Лестницы, по которым невозможно подниматься, и сердце, которое может не выдержать. Помедленнее, Амедео, помедленнее. Не та дорога, Амедео, она слишком крутая. Не та вода, она слишком холодная. А теперь не эта, она слишком горячая. Не вчера, потому что шел дождь. Не сегодня, потому что слишком влажно. Не так далеко, потому что ты устанешь. Не слишком поздно и не слишком рано.

Никогда! Вот это они должны были бы говорить. Они были бы более честны, если бы сказали мне то, что все знали, но не решались произнести: никогда! И мое никогда всегда было сегодня, и потом сегодня, и потом снова сегодня.

И вот однажды маленький Амедео внезапно успокаивается за рисованием. Не просится гулять, бегать или нырять. Маленький Амедео сидит со своей палитрой и становится послушным и терпеливым. Ему больше не приходит в голову побегать или поплавать. Дайте ему краски – и он успокоится. Позвольте ему полюбить искусство: ведь от него не устаешь, оно не вынуждает потеть.