Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Всеобщий Бог. Он не меняется от того, что Ему молятся разные люди и называют Его разными именами. Я тебе уже говорил это.

– Да, конечно.

– Твоя жизнь будет такой, как хочет Он, а не как ты себе ее представляешь.

– Но, может, Он уже что-то решил относительно меня?

Бранкузи от души смеется в свою необъятную бороду.

– Ты думаешь, что выманил у Него информацию?

– Скажем так, Он дал мне некоторый прогноз.

– Тогда ты один из немногих счастливцев.

– Я не сказал, что прогноз – позитивный.

– Неважно. У тебя в любом случае есть преимущество, потому что ты знаешь то, чего не знают другие.

Эту фразу Бранкузи нельзя недооценивать.

– Амедео, наслаждайся жизнью. Послушай, какая волнующая музыка… Кажется, что она специально написана для твоих статуй и твоего костра.

Он улыбается и кладет руку мне на плечо. Он часто так делает, это его способ проявить дружеское участие. Этот человек, такой здоровый и сильный, таким образом передает мне упорство и часть своей энергии.

Некоторые жильцы подходят к костру и бросают в него деревяшки, ветки, ящики. Все по-своему хотят внести свой вклад в продление этого момента, этого зрелища, в котором, очевидно, есть нечто магическое и для них тоже.

– Амедео, это настоящая алхимия. Никто не хочет, чтобы костер потух, видишь?

За пламенем костра, который разгорается с новой силой, я вижу Поля Александра; он наблюдает за мной и улыбается. Поль медленно обходит статуи и костер, подходит к нам и садится на землю рядом со мной и Бранкузи. Какое-то время мы сидим молча и смотрим на костер и статуи.

– Амедео, это очень красиво.

– Тебе правда нравится?

– Костер, свечи на каждой из твоих скульптур – это создает эффект первобытного храма.

– Я именно это ощущение и хотел передать.

– Амедео, знаешь, что мне в тебе нравится? Ты не поддаешься влиянию, тебя нельзя убедить жить запланированной жизнью. Ты можешь быть богатым, бедным, знаменитым, неизвестным, но я уверен, что ты всегда будешь самим собой.

Константин посмеивается и согласно кивает.

– Это хорошо или плохо?

– Амедео, ты многое не рассказываешь и держишь в себе, и я достаточно умен, чтобы это заметить. Однако то, что ты непрерывно транслируешь, – это любовь к жизни. Ты как цветок, привлекающий насекомых своим ярким цветом, чтобы воспроизводить и рассеивать по миру другие цветы.

– Поль, никто никогда не говорил мне ничего подобного…

– Тогда запомни это, потому что люди не привыкли говорить подобные слащавые сентиментальности.

Мы сидим молча и слушаем звуки аккордеона, смотрим на магию огня, рисующего на стенах «Дельты» тени моих статуй в движении, между тем как люди продолжают подкидывать дрова в костер.

Поль вынимает из кармана жилета серебряную коробочку, открывает крышку, и я замечаю содержимое – несколько шариков гашиша. Он меня угощает, я беру один шарик и кладу в рот.

Народу во дворе становится все больше. Появляются новые люди и подходят ближе, чтобы посмотреть на костер, статуи и послушать музыку. Кто-то достает скрипку и начинает аккомпанировать аккордеону, импровизируя и немного диссонируя. Среди многих лиц я узнаю Макса Жакоба, Мануэля, Джино, Кислинга, Сюзанну Валадон с Уттероми, наконец Пикассо, под руку с женщиной, которую я не знаю. Я смутно различаю Мориса рядом с костром, но он тут же исчезает, словно расплавленный воск свечи. Я вижу компанию девушек, которые танцуют, держась за руки; две из них целуются и ласкают друг друга со счастливыми и влюбленными лицами. Мне легко, спокойно, и я горжусь тем, что все это происходит благодаря моему костру и моей идее. Гашиш постепенно действует и снимает мою усталость.

– Завтра отец придет позировать, – Поль напоминает о моих обязательствах. – Тебе что-то понадобится?

– Бутылка вина и два бокала.

Все кажется таким легким и простым для понимания, потому что вокруг нас витает невероятная легкость, и внутри нас – тоже. Люди просто хотят побыть вместе ради удовольствия, без какого-либо интереса или корыстных соображений, только лишь по зову сердца.

– Амедео, ты понимаешь? Мы – авангард, передовой отряд цивилизованного мира.

– Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь?

– Нет. Мы хотим охватить все виды искусства: живопись, скульптуру, литературу, музыку, поэзию, театр, танец, архитектуру, кинематограф, фотографию. Все должно принадлежать нам.

– Принадлежать? Джино, у тебя мания величия.

– Мы готовим манифест, который представим всему миру.

– Всему миру? Да у тебя точно мания величия! Это тот тип, с которым ты общаешься, так на тебя влияет?

– Этот тип, как ты его называешь, – провидец. Он видит за пределами реального. Он идет дальше.

– Как его зовут?

– Я тебе уже говорил, Филиппо Томмазо Маринетти.

– И чем занимается этот твой Маринетти?

– Он поэт, писатель, драматург…

– Я не читал его.

– Он друг Сема Бенелли. Его тоже не знаешь?

– Я слышал что-то о нем, но не помню.

– На этом собрании будут практически все, кроме Маринетти: будут Брак, Грис, Аполлинер, Пикассо…

– Пикассо плевать на твой футуризм, Джино, поверь.

– Неправда.

– Он придумал кубизм, ему нет никакого дела до течения, которое основал не он.

– Но футуризм – это нечто большее, он включает в себя и кубизм.

– Пикассо вас всех пошлет. И будет прав. Художественное течение, которое включает в себя другие? Никогда не слышал ничего подобного.

– Для всех найдется место, и для фовистов тоже.

– Джино, ты не в себе. Фовисты и кубисты черпают вдохновение в примитивизме, а ты их хочешь провозгласить футуристами. Это противоречие. Кто из наших будет на этом собрании?

– Все. Макс Жакоб, Мануэль Ортис де Сарате, Кислинг…

– Видишь? Если придут все, это все равно что не придет никто.

– Почему?

– Им любопытно, вот и все. Они придут на собрание, но это не означает, что они присоединятся.

– Я все же надеюсь.

Мы переходим дорогу и оказываемся в квартале Монпарнас.

– Послушай, Амедео, футуризм будет представлен здесь, в Париже.

– Когда?

– Я еще не знаю, мы должны все хорошо организовать. Но я тебе хочу сказать, что это движение родилось в Италии. Ты не можешь оставаться безучастным.