Миллион Первый - Алла Дудаева

Однажды в середине ноября мне приснился связанный с тем местом сон. Я брела в сером, удушающем, низко лежащем ядовитом тумане, люди вокруг меня падали и оставались лежать на земле, не в силах подняться. Туман доходил до пояса и быстро поднимался. С необыкновенной ясностью я вдруг поняла, что здесь использовали химическое оружие, и начала торопливо поднимать людей. Я вела их в гору, а они еле передвигали ноги, несколько человек остались лежать на земле. Мы поднялись на тот самый склон, на который я так часто смотрела, тумана там не оказалось. Мы были спасены! И вдруг… Я обернулась и ахнула от того, что предстало перед моими глазами. Это было словно обещание: ослепительное солнце золотило огромные поля пшеницы, раскинувшиеся до самого горизонта. Шла уборка урожая, счастливые и веселые мужчины и женщины с детьми несли с полей полевые цветы и снопы пшеницы. Праздник озарял лица. Ясный золотистый воздух пронизывал все вокруг, он был, казалось, живым светом…

Я привезла Джохару свои статьи, опубликованные в литовских газетах, и последнюю — в украинском журнале «Дружба народов», кассеты с моими выступлениями о войне на радио. Он всегда старался сдерживать мой воинственный пыл, боялся, что я наживу себе много врагов. «Ну, пока меня не было рядом, чувствую, ты, наконец-то, успела сказать все, что хотела..», — усмехнулся он. Но по всему было видно, что Джохар доволен. Как всегда, сильно прижимая ладони, похлопал Деги по спине, подержал его голову в руках, как бы проверяя сохранность, и удивился: «Уже мужчина! За лето так подрос…» Я привезла его любимые пряники, в который раз удивляясь непритязательности вкусов этого человека, чувствуя нежность и любовь к нему, как к ребенку, которому в детстве не досталось сладкого. Он весело шутил и смеялся. Люди внимали каждому его слову, передавая услышанное из уст в уста. Джохар был для них олицетворением мужества и стойкости, не позволявшим себе ни на минуту расслабиться. Ведь многие потому и верили в победу, что верил он.

С противоположного берега наш дом и все, что происходило в нем, были видны, как на ладони, при желании любой мог с легкостью выследить Президента. Он часто исчезал, иногда на целую неделю, проводя длительные рейды в горах. С собой брал Магомета Жаниева, нашего племянника Висхана, старшего сына Овлура, иногда и младшего, Деги. За рулем обычно сидел Руслан, родственник Жаниевых. Приезжавшие к нам люди хотели сфотографироваться рядом с Джохаром, снимались и со мной, хотя я не очень любила эти групповые фотографии. Во время войны страсть к ним превратилась в какую-то манию, может быть потому, что только на этих снимках очень часто и можно было увидеть тех, кто еще совсем недавно был жив. Так же, как и раньше, я постоянно ловила передачи радио «Свобода», запоминала или даже записывала их и потом пересказывала содержание Джохару.

Мы жили в доме Рашида одни, Раиса с девочками ночевала у Башира, домов через пять от нашего, на противоположной стороне улицы. Они сновали между домами взад-вперед в одних платьях, с раскрасневшимися лицами, не обращая внимания на дождь, холод, грязь или снег. Сорокалетняя Раиса была простой чеченской женщиной. Она временно жила у братьев, поссорившись с мужем. По всем приметам было видно, что Раиса его очень любит. Да и он давно искал примирения. Ее дочь Ларису я очень жалела. Эта семнадцатилетняя девочка плакала иногда потихоньку: год назад ее жених, служивший в президентской гвардии, погиб при защите Президентского дворца. Однажды она плакала особенно горько. Я, как могла, старалась ее утешить, без слов обняв за трясущиеся плечики. Лариса пожаловалась мне, что тетя отругала ее за слезы и сказала, что если бы умерла она сама, ее гвардеец из-за нее так не убивался бы. На следующее утро со счастливым лицом она появилась у нас в доме и рассказала, что впервые ей приснился ее жених. Он был очень красивый, совсем как живой. Комната озарилась от света, исходящего от него. Жених долго с любовью смотрел на Ларису, а потом сказал, что если бы умерла она, он бы тоже умер. «Видишь, он тебя и оттуда любит и утешает», — сказала я.

Раиса была грубовата со старшей безответной Ларисой и совсем по-другому, нежно, относилась к младшей дочери, которая была уже ростом с мать, но постоянно к ней ластилась. За Ларисой так и осталось детское прозвище «пушка» (от слова «пушок»), Раиса ее иначе не называла. Джохар же, как всегда, чуткий к чужим обидам, еще до моего приезда потребовал взрослую девушку «пушкой» не называть и учредил для нарушителей штраф 50 тысяч рублей. Раиса, обмолвившись невзначай, краснела и терялась, поскольку штраф он брал не шутя, а собранные деньги, добавив от себя, отдавал Ларисе. Впрочем, досада матери компенсировалась тем, что штраф взимался и с нас, но только в больших размерах, а Раиса, как всякая чеченская мать, должна была собрать дочери хорошее приданое. Постепенно это превратилось в игру, но чаще всех все же попадалась Раиса.

Дочки и я упрашивали Раису вернуться к мужу, а она кокетливо упиралась, но было видно, что эти разговоры ей очень нравятся. Вся работа по дому, и мужская, и женская, лежала на ней. Она к этому привыкла и считала нормальным то, что меня возмущало. Ее братья в ответ на мои упреки только посмеивались: «Ничего, у нее силы на все хватит!» Даже когда наша машина застряла, они шутили: «Сейчас Раиса придет, машину толкнет, и она поедет!» Как-то раз Раиса краснея, призналась мне: «Мой муж меня очень жалел. Иногда даже ласково называл: «Коровушка ты моя, коровушка». Это не удивительно, есть древние женские имена, на разных языках обозначающие это домашное мирное животное, которое по сути своей является символом дома, уюта, доброты и плодовитости. Она показала мне тайком его фотографию, а последним, самым решающим и неопровержимым подтверждением его чувств явились стихи, которые он сам написал и передал ей. Они были о любви. Ну какая женщина в такой ситуации устоит?! Раиса сияла и повторяла вполголоса некоторые строки. В конце концов «неприступная крепость» сдалась. Перед нашим переездом в другое село она уехала к мужу, а позже передала мне от него привет и благодарность за участие.

Жить в доме Рашида стало невозможно из-за холода. Воспалением легких заболел Овлур, кашлял и чихал младший сын. Не будь у меня антибиотиков, положение стало бы и совсем критическим. В конце концов какой-то непонятной болезнью заболела и я, возможно, из-за речной воды: обложило язык, он распух и очень болел изнутри. Я чуть не умерла из-за того, что три дня не могла говорить. «Вот это, наверное, и называется «типун на языке», вскакивает, когда много говоришь», — шутил надо мной Джохар. Больной Овлур с высокой температурой не мог больше ночевать в ледяной спальне, он попробовал составить стулья и как-то устроиться на них в зале, рядом с нашей маленькой комнатушкой. Ему казалось, что так будет теплее. Тогда Джохар уложил всех больных на нашу кровать, а когда я отправилась занимать освободившиеся стулья в зале, махнул мне рукой: «Голодранцы всех окраин, гоп до кучи!»

Следующую ночь мы провели уже в доме Вахи Ибрагимова, в селе Шалажи. Ехали на уазиках, объезжая блокпосты, по каким-то взгорьям и долинам, по каменистому руслу реки, по грязи и жидкому снегу. Машины то спускались с дорожной насыпи, то, с трудом буксуя, поднимались на нее в полной темноте, рискуя опрокинуться. Эта ужасная дорога все перевернула во мне. А Джохар ездил каждую ночь на гораздо большие расстояния, несколько раз совершал недельные рейды в горах, по бездорожью, под обстрелом и бомбами.