Райские новости - Дэвид Лодж

— Дело не только в расходах. Деньги у него сеть. Просто он никогда не любил путешествовать. И ни ра­зу не летал самолетом.

— Что, правда?

— Сомневаюсь, что он готов пролететь полмира. А вы действительно не можете приехать сюда, чтобы...

чтобы... — Бернард не хотел сказать «умереть», хотя именно это имел и виду. — Чтобы поправиться? — не­уклюже закончил он.

— Ты шутишь? Да я даже не могу вернуться в свою квартиру. Вчера я упала, пытаясь самостоятельно дой­ти до ванной. Сломала руку.

Бернард как мог постарался донести до нес свою треногу и сочувствие.

— Да ничего страшного. Я так напичкана болеуто­ляющими, что даже не чувствую боли. Но я очень сла­ба. Они подумывают о том, чтобы поместить меня в ча­стную лечебницу. Мне нужно прибрать в квартире, ра­зобрать свои вещи... — Ее голос постепенно затих — то ли из-за телефонной связи, то ли от слабости.

— Неужели у вас нет друзей, которые могут вам по­мочь?

— Разумеется, у меня есть подруги, в основном та­кие же старухи, как я. Проку от них мало. Они боятся взглянуть на меня, когда приходят в больницу. Все вре­мя, пока находятся рядом с мной, расставляют мои цветы. В любом случае это совсем не то, что семья.

— Да, не то.

— Скажи Джеку, что я вернулась в лоно церкви. Я имею в виду, не вчера. Уже несколько лет прошло.

— Хорошо, скажу.

— Он должен этому порадоваться. Может, это убе­дит его приехать сюда.

— Тетя Урсула, — сказал Бернард, — я приеду, если вы хотите.

— Ты приедешь в Гонолулу? Правда? Когда?

— Как только смогу это устроить. Возможно, на сле­дующей неделе.

На линии наступило молчание, а когда Урсула заговорила снова, се голос стал еще более хриплым, чем раньше:

— Это очень великодушно с твоей стороны, Бер­нард. Бросить все свои планы ради сиюминутной просьбы...

— У меня нет никаких планов, — пояснил он. — У меня длинный отпуск. Мне нечего делать до конца сентября.

— Разве ты не поедешь куда-нибудь отдохнуть?

— Нет, — сказал Бернард. — Мне это не по карману.

— Я оплачу твой перелет, — предложила Урсула.

— Боюсь, придется, тетя Урсула. Я работаю на пол­ставки, и у меня нет никаких сбережений.

— Ты поищи там, посмотри, не найдется ли чартер­ный рейс.

Этот совет, хотя и разумный, слегка удивил Бернар­да. В семье традиционно считали, что Урсула богата, не озабочена мелочной экономией, которая осложня­ла их собственную жизнь. Это было частью легенды о ней — невеста заокеанского солдата, презревшая се­мейные узы и религиозные убеждения ради своих меркантильных желаний в Америке. Но в старости лю­ди часто становятся скупыми.

— Постараюсь, — пообещал он. — Но я не очень сведущ в подобных делах.

— Ты можешь жить в моей квартире. Это сэкономит деньги. Глядишь, тебе еще и понравится, а? — сказала она. — я живу в самом центре Вайкики.

— Не очень-то я умею развлекаться, — заметил Бернард. — Я еду, чтобы повидать вас, Урсула, помочь, чем смогу.

— Что ж, я действительно ценю это, Бернард. Ко­нечно, хотелось бы повидать Джека, но после него са­мый желанный — ты.

Бернард нашел в кармане халата клочок бумаги и записал телефон больницы огрызком карандаша, ко­торый висел на веревочке над телефонным аппаратом. Он пообещал Урсуле позвонить ей, когда уладит во­прос с перелетом.

— Кстати, — спросил он, — а откуда у вас мой номер телефона?

— Узнала по справочной, — объяснила Урсула. — А название колледжа сообщила мне твоя сестра Тереза.

Еще один сюрприз.

— Я не знал, что вы с Терезой поддерживаете отно­шения.

— Мы обмениваемся открытками на Рождество. Обычно она делает небольшую приписку — о семей­ных новостях.

— Она знает, что вы больны?

— Вообще-то я сначала позвонила ей. Но никто не ответил.

— Они, наверное, уехали отдыхать.

— Что ж, я рада, что вместо этого дозвонилась до тебя, Бернард, — сказала Урсула. — Полагаю, это воля провидения. Не думаю, чтобы Тереза все бросила и приехала сюда.

— Да, — согласился Бернард. — У нее столько забот.

Бернард вернулся в постель, но не заснул. В его голове теснились вопросы, воспоминания и размышления об Урсуле и о путешествии, на которое он столь им­пульсивно себя обрек. Повод был печальным, и Бернард слабо представлял, какую поддержку или прак­тическую помощь он сможет оказать своей тетке. Тем не менее он ощутил некое волнение, даже приятное возбуждение, всколыхнувшее обычно вялое течение его сознания. Отправиться через весь земной шар, вот так взять и сняться с места — это было приключение, неважно ради чего предпринимавшееся; «смена об­становки», как говорят люди, — и в самом деле, трудно придумать более резкое изменение монотонного ритма его нынешнего существования. И потом — Га­вайи! Гонолулу! Вайкики! Эти слова отдавались в сто голове, ассоциируясь с пленительными и экзотичес­кими удовольствиями. Он подумал о пальмах, о белом песке, о барашках пены на волнах прибоя, о смуглых девушках в травяных юбочках. Вместе с этим послед­ним образом в его память непрошеным гостем про­бралось воспоминание о Дафне: тогда он в первый раз увидел ее огромные, освобожденные от пут белья гру­ди — в спальне меблирашки в Хенфилд-Кроссе, — громадные белые дирижабли плоти с мишенями тем­ных кружков, они тяжело качнулись, когда она с улыб­кой обернулась к нему. Сорок лет безбрачия никоим образом не подготовили его к подобному зрелищу, и, вздрогнув, он отвернулся, совершив первую из мно­гих оплошностей в течение их коротких отношений. Когда он снова взглянул на нее, она прикрылась, а ее улыбка исчезла.

Он давно принял решение не думать больше о Дафне, но разум был своенравной и непослушной штукой. Невозможно было все время держать его на привязи, он постоянно срывался с поводка и убегал в подлесок прошлого, чтобы выкопать там какую-нибудь протухшую косточку воспоминаний и, виляя хвостом, прине­сти и положить ее к вашим ногам. Но когда на фоне рассвета проступил в его комнате прямоугольник за­шторенного окна, Бернард постарался стереть из па­мяти образ колышущихся грудей Дафны, которые по­качивались из стороны в сторону словно колокола, звонившие по их обреченным отношениям, и сосре­доточился на предстоящем путешествии.

Он включил ночник и достал из книжного шкафа географический атлас, хранившийся там над библио­течкой поэзии. Тихий океан занимал две страницы, его голубой простор был так велик, что даже Австра­лия казалась всего лишь большим островом в юго-за­падном углу. Гавайские острова и вовсе были цепочкой крошечных точек на границе двух страниц Кауаи, Мо­локан, Оаху (над которым, как знамя, реяло название «Гонолулу»), Мауи и Гавайи — единственный достаточ­но большой остров, чтобы на нем могло уместиться крохотное пятнышко зелени. Голубую гладь океана пересекали неровные пунктирные линии, отмечаю­щие маршруты первых исследователей. Дрейк, похо­же, прошел совсем близко от Гавайского архипелага во время своего кругосветного плавания в 1578— 1580 годах, а вот путь капитана Кука в 1776 году про­лег как раз через Гавайи. И действительно, надпись мелким шрифтом гласила: «Кап. Кук убит на Гавайях 14 фев. 1779», что явилось новостью для Бернарда. Ус­тавившись на громадную голубую чашу Тихого океа­на, которую держали в зеленых, извилистых руках Азия и Америка, он осознал, что очень мало знает об истории и географии этой части земного шара. На его образование, его работу, всю его жизнь и мировоззрение повлияло гораздо меньшее и гораздо более густо населенное Средиземное море. Насколько первичное распространение христианства зависело от предпо­ложения верующих, что они живут в «центре мира»? Обсудим, добавил он иронически, сознавая, что сбива­ется на экзаменационные формулировки. А почему бы и нет? Это оживит дипломный курс азиатов и афри­канцев. Он вчерне набросал вопрос в тетрадке, кото­рую держал под рукой, чтобы брать на заметку подоб­ные идеи. На другой странице он составил список то­го, что необходимо было сделать: