Некоторые рубашки не просвечивают - Эрл Стенли Гарднер

— Понял, понял, — заторопился он. — Просто я думал о том,что технически будет трудно изготовить круглую деревянную раму. Конечно, японял вашу мысль.

Лиловая рама снаружи, чтобы отдыхал глаз, и ободок позолотывнутри для усиления эффекта сияющего солнца.

— Вот именно! — воскликнул я. — Мне хотелось поговорить обэтом с самим художником.

— Ну, конечно, если вы купите картину, я могу… — с сомнениемначал торговец.

— Разумеется, куплю, — перебил я его. — Неужели вы думаете,что я стал бы отнимать ваше время и беспокоить художника, если бы не собиралсякупить картину?

Конечно, я куплю ее, и это будет удачное помещение денег,потому что в один прекрасный день художник, создавший этот шедевр, станетзнаменитым.

Я достал свой бумажник, открыл отделение, в котором лежалиденьги на расходы, и отсчитал три двадцатидолларовые бумажки.

— Как я могу встретиться с художником? — как бы между прочимпоинтересовался я.

— Я постараюсь устроить встречу, — пообещал торговец.

— Когда?

— Ну, я должен связаться с ним и…

— У него есть телефон?

— Да.

— Тогда почему бы вам не позвонить ему сейчас? — предложиля. — Скажите, что один покупатель хочет поговорить о его картине. Мне быхотелось получить разрешение художника на переделку рамы, ведь для этогокартину придется обрезать по углам.

— Но ведь картина теперь ваша, мистер э-э-э…

— Биллингс, — подсказал я. — Дональд Биллингс.

— Картина теперь ваша, и вы можете делать с ней все, чтозаблагорассудится.

— Только не с произведением искусства, — нашелся я. —Человек может купить право обладать картиной, любоваться ею, повесить в своемдоме, но это не дает ему права уродовать или уничтожать ее. Мне нужно получитьразрешение художника.

Торговец сказал:

— Уверен, когда я сообщу мистеру Даттону, что вы заплатилипятьдесят семь долларов за картину «Восход над Сахарой», он не будет возражать,даже если вы ее пропустите через мясорубку. — Внезапно поняв, что зашел слишкомдалеко, поправился: — Ха-ха! Это, конечно, шутка. Я сейчас же позвоню мистеруДаттону.

Торговец не позволил мне присутствовать при разговоре. Онскрылся в кабинете, но вышел оттуда через три минуты с сияющим лицом.

— Мистер Горас Даттон, — сказал он, — живет в «ВистерияАпартментс», в квартире 316. Он очень заинтересовался, когда я сообщил ему овашей реакции на картину. Ему очень хочется поговорить с вами. Он сообщил, чтоближайшие полтора часа будет дома.

— Прекрасно, — важно, с растяжкой вымолвил я. — А теперьпрошу вас завернуть картину, дать мне расписку, и я пойду.

— Мы можем доставить вам картину домой.

— Нет, благодарю вас. Мне хочется, чтобы художник взглянулна нее прямо сейчас. Тем более что мне может понадобиться срочно уехать изгорода.

Получив в конце концов картину и расписку, я покинул магазини на такси добрался обратно до «Вистерия Апартментс». Я надеялся, что мнеповезет и я не столкнусь в лифте или коридоре с Лоис Марлоу. Приходилосьрисковать.

Я поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка квартиры316. Дверь распахнулась. Стоявший на пороге мужчина посмотрел на сверток у меняпод мышкой.

— Вы Биллингс? — спросил он.

Я с достоинством кивнул головой.

— А вы Даттон?

— Рад познакомиться с вами. — Он с чувством потряс мою руку.— Это такая редкость — встретить человека, понимающего искусство и имеющегооригинальные идеи. Входите, входите! Как замечательно, что вы решили зайти комне! Мистер Биллингс, моя жена Кэролайн. Мистер Биллингс купил мою картину,дорогая. Садитесь, мистер Биллингс. Давайте вашу шляпу, положите картину сюда.Что будете пить: джин и «севен-ап» или джин с тоником?

— Джин с тоником.

Горас Даттон наполнил три бокала.

Это был жилистый, подвижный человек с горящими глазами.Говорил он быстро, словно боялся не успеть сказать что-то очень важное, и приэтом активно жестикулировал. Он был похож на нервного терьера, охотящегося наполевых мышей. Сначала он рыл одну нору, потом бросался в сторону и рыл другую.

Кэролайн была не такая. Она могла сидеть и долго караулитьжертву у одной норы, потом одним прыжком получала то, что хотела. На вид ейбыло около тридцати лет. Облегающий свитер подчеркивал достоинства ее фигуры.Кто-то, возможно, считал ее красавицей, но, на мой взгляд, общее благоприятноевпечатление портило угрюмое выражение лица.

Даттон передал нам с ней бокалы, и мы чокнулись.

Он сказал:

— Насколько я понял, вы хотите сменить раму на картине?

Я поставил свой бокал, встал и принес картину. Почтиблагоговейно развернув, водрузил ее на стол и взглянул на полотно. Потом сложилдва пальца в кольцо и с самым серьезным видом принялся рассматривать через негокартину.

Через несколько секунд Даттон сделал то же самое.

— Лейтмотивом картины является круг, — начал я. — Солнцекруглое и оранжевый ореол вокруг него тоже круглый с исходящими из централучами.

— Символом солнечных лучей, — вставил Даттон.

— Разумеется, — согласился я. — Поэтому картину следовало бывставить в круглую раму.

— Боже мой, Биллингс! Вы правы!

— Мне нужно на это ваше разрешение.

— Вы правы! Вы совершенно правы!

— У вашей картины смелая идея, — продолжал я вешать лапшу науши. — Она оригинальна, в ней есть сила. Словом, она великолепна!

— Спасибо! — сиял художник. — Так приятно слышать мнениечеловека понимающего. Я стремлюсь интерпретировать природу. Только этим и стоитзаниматься.

— Конечно, — сказал я.

— В противном случае, — продолжал он, — лучше выходить сфотоаппаратом и делать цветные снимки.

Я ни цента не дам за картину, которая с первого взглядабудет понятна человеку. Все стоящее в жизни — это то, чего мы не можем понять.То, что нужно интерпретировать. Художник — это, прежде всего, интерпретатор,истолкователь.

— Насколько ему дается выразить себя в картине, — вставил я,— настолько он создает нечто новое, оригинальное. Возможно, вы не осознаетеэтого, Даттон, но вы родоначальник новой школы.

— Я?!

— Да, вы.

— Мне хотелось бы показать вам вещь, над которой я сейчасработаю, — заторопился он.