В постели с Хабенским - Линда Йонненберг

— Господа, — сказал Пази, оглядывая поредевшую труппу. — Дорогие товарищи. Милые мои. Почтим память так рано ушедших от нас.

Все встали. Потом, когда уселись, артист Новиков крикнул высоким, срывающимся голосом:

— Не верю я! Не верю!

Пази высморкался:

— И я не верю, Саша, что их нет рядом с нами. Но они будут всегда жить в наших сердцах.

— А может, их похитили? Потребуют выкуп…

— Саша, я разделяю твою скорбь. Мы все разделяем твою скорбь. Идет следствие.

— И кто убийца? — истерически взвизгнула гардеробщица Фелиция.

— Маньяк.

— Бред, просто бред, — шепнул Хабенскому Почеренков.

— Да сам знаю. Но что творится, не пойму. Дурдом.

На них зашикали.

— В эту тяжелую для нас годину мы не перестанем бороться, мы не сложим руки, не спасуем перед опасностью. Театр был во время революции, во время Великой Отечественной войны, во все времена! Враг хитер и опасен, но мы не пойдем у него на поводу и не закроем театр! Искусство вечно, товарищи!

Пази снова высморкался.

— А если еще кто погибнет? — робко поинтересовалась актриса Алексахина.

— Мы приняли меры. — Пази заходил взад-вперед. — Во-первых, все спектакли будут начинаться на два часа раньше, а то и больше, чтобы закончиться до наступления темноты. Во-вторых, театр оцеплен ОМОНом. В-третьих, на каждом этаже, в каждом коридоре и на каждой лестнице круглосуточно будет дежурить тот же ОМОН. Убийцу найдут! Обязательно найдут!

— А можно спросить, Владислав Борисович? — Почеренков встал. — В туалете тоже ОМОН будет дежурить?

Хабенский дернул его за рукав.

— А что? Я просто уточняю.

— Да, будет. Туалет признан возможным местом его обитания.

— Чьего? — не понял Михаил.

— Маньяка, — ответил Пази.

— Что он, в унитазе, что ли, обитает? Как редкий вид канализационного крокодила? — не унимался Почеренков.

Его перебила артистка Елена Комисаренко:

— Позвольте, Владислав Борисович. Эти ребята, ОМОН то есть, они и в женском будут дежурить?

— Да, — твердо сказал Пази, — ничего страшного. Я думаю, вы понимаете, что жизнь дороже, — и добавил неодобрительно: — А вам, Михаил, все бы шутки шутить.

Все разошлись, тихо переговариваясь и непроизвольно оглядываясь по сторонам. На спектакле все было как обычно: истерический смех влюбленных девиц, цветы и аплодисменты. Несмотря на некоторую удрученность, Почеренков залихватски съел положенную куриную ляжку и, как всегда, вызвал овации сценой с «хлебушком и мышами».

— Фу, первый раз вроде отыграли, — с облегчением сказал Почеренков, когда они поднялись в гримерку. — Только бы завтра продержаться и можно обратно, в Москву.

— А тебе не кажется, что все это лажа? — Хабенский закурил.

— Ну, — начал Почеренков.

В дверь постучали.

— Да! — Хабенский затянулся.

Дверь резко открылась, и в гримерку вошла высокая худая девица в черном, в темных очках, с прямой темной челкой. Михаил Почеренков бросился к ней.

— Любимая! Я же тебе говорил! — обернулся он к другу. — А где?..

— В Караганде, — жестко ответила девица, садясь на кушетку. — Костя, выйди на минутку. Нам с Мишаней надо кое-что обсудить.

— Не понял. — Хабенский затушил окурок в пепельнице. — А где твое «здравствуй»? И где твоя подруга?

— Я же сказала, в Караганде.

— Что случилось? — Почеренков сел рядом и попытался обнять девицу за плечи.

— Много что случилось, Миша, очень много.

Хабенский встал и пошел к двери.

— Удачных разборок вам, друзья. — И добавил, выходя: — Все бабы одинаковые. Даже самые… Надоело все. Постоянно одно и то же.

— Я так соскучился, — заныл Почеренков, — мы вас так ждали…

— Да? А мне кажется, вам было чем заняться. — Девица холодно отстранилась. — Вы же у нас звезды, вы идете нарасхват.

— О чем ты, дорогая? У меня вчера были съемки…

— Да вы даже не заботитесь о том, чтобы не оставлять после себя компромата! — По-прежнему не поворачиваясь к актеру, девица повысила голос. Он не казался взволнованным, скорее в нем сквозила холодная ярость, и Михаил поежился, словно от холода, в теплой гримерке.

— Какого компромата?

— Такого! — Она достала из кармана и бросила ему на колени пачку цветных фотографий. — Это здесь, в ночном клубе, а это в Москве. И все — на глазах у журналистов! Узнаешь?

— Нет, — ответил Почеренков, замотав головой и глядя на нее честными, широко раскрытыми голубыми глазами. — Откуда это у тебя?

— Из Интернета. Их может посмотреть любой желающий, абсолютно бесплатно. Вся страна любуется. А ваша фотосессия ню? Та, которую потом напечатали в желтой прессе, с проститутками.

— С моделями…

— Какие они модели? Проститутки — и они, и фотограф! Что, скажи, вы их не трахали после съемок? И до, и во время?!

— Нет, послушай! — Почеренков встал. — А ты сама?..

— Нет, это ты послушай! Я уже достаточно тебя слушала: «Любимая, прости, это было в последний раз, я исправлюсь!». На чем вы сегодня приехали?

— На «Николаевском экспрессе», а что?

— А то! С проводницей, как обычно, вино пили? Ты, проводница и Костя.

— Костю не трогай! И вообще, нас эти поклонницы уже достали, никого у нас нет, кроме вас, ну что ты говоришь?

— Никого у вас больше не будет, в этом уж будь уверен. ЭТО не смогу остановить даже я. Даже если очень постараюсь.

— О чем ты?

— Уже неважно.

Девица встала, сняла очки и пристально посмотрела на Почеренкова.

— Знаешь, почему актеры не любят эскимо на палочке?

— Почему? — ошарашенно поинтересовался Михаил.

— Потому что палочка плохо выходит.

Михаил хотел что-то сказать, но девица повернулась и вышла из гримерки.

В «Пурге» было весело, как всегда. Как всегда, ровно в полночь отмечали Новый год, как всегда, рекой лилось пиво и шампанское, как всегда, было много красивых девушек, но Михаил Почеренков и Константин Хабенский не смотрели на них. Они мрачно пили водку.

— Ты когда последний раз звонил? — Михаил хлопнул очередные полстакана.

— Десять минут назад. Да это бесполезно, Миш. Телефон или отключен, или они трубку не берут.

— Кто же нас тогда сфотографировал? А может, завтра дозвонимся, а? Или ночью? А, Костя? А может, они сами позвонят?