Надежды леди Коннот - София Джеймс

Его слова ужасно рассмешили Марию; даже Се-фора впервые за несколько дней улыбнулась. Однако вечером, примеряя новое платье лимонного цвета с рюшами на рукавах и шелковым лифом, она чувствовала рассеянность и головокружение.

Лодыжка зажила, и она почти не замечала боли. Правда, доктор велел ей не снимать повязку еще несколько дней. Ричард подарил ей комплект из сережек и браслета, чтобы она надела их на сегодняшний бал. Жених выражал надежду, что подарок поднимет ей настроение.

Настроение не поднималось. Сефора испытывала только неловкость и боялась, что бриллианты – взятка за его… что?

Она поняла, что не выносит прикосновений Ричарда, пусть даже нежных или нечаянных. Она не могла смотреть ему в глаза, боясь, что он увидит в ней искру осуждения. Трус! Самозванец… Он не смог и не захотел ее спасти.

Сефора уговаривала себя: она несправедлива. Подобно многим представителям светского общества, Ричард не умеет плавать. После происшествия он, как мог, старался, чтобы невеста поскорее исцелилась и была счастлива. Каждый день ей приносили от него огромные букеты роз. Теперь аромат роз навсегда будет связан у нее с тем ужасным 2 С. Джеймс «Надежды леди Коннот» днем… Сефора решила, что будет ненавидеть запах роз до конца своих дней!

«До конца своих дней»… Вот главное. Она была на волосок от смерти и никак не могла с этим смириться. Правда, она еще живет – дышит, ест, спит, ходит.

И все же… она не живет.

Она как будто по-прежнему под водой, скованная тяжелой одеждой, в темноте… и в ожидании смерти.

По спине побежали мурашки; она вздрогнула. Ей казалось, что она больше никогда не сможет согреться, хотя горничная заканчивала завивать ей голову горячими щипцами.

Через несколько минут, посмотревшись в зеркало, Сефора решила, что выглядит вполне пристойно, как всегда перед балом или другим светским мероприятием: вежливая, грациозная и сдержанная. До последней недели ее никогда и ни за что не осуждали. Так было, пока случайные свидетели не увидели, как она, в мокрой и растерзанной амазонке, всем телом прижимается к Фрэнсису Сент-Картмейлу, как будто от этого зависела ее жизнь.

Правда, от этого действительно зависела ее жизнь. Она улыбнулась и покраснела, сама себе удивившись. Она редко краснела и неожиданно подумала, что румянец ей к лицу. Глаза кажутся более яркими, а волосы – более золотистыми. Обычно ее лицо сравнивали по цвету с алебастровой статуей, со скульптурой «Три грации», которую она видела в альбоме по искусству в книжной лавке Лакингтона на Финсбери-сквер. И, подобно статуе, она была хладнокровной и сдержанной. Она не знала ни принуждения, ни сильных страстей…

Сефора отвернулась от зеркала, когда в ее комнату влетела Мария.

– Экипаж подан! Мама, папа и маркиз ждут внизу.

Сестры спустились в холл.

– Поехали! Мария, где твоя накидка? На улице холодно, не хватало еще простудиться. Сефора, не забудь взять самый теплый плащ. Сегодня ветер, а весна в этом году поздняя. После происшествия на мосту не хватало еще, чтобы ты заболела! Защитные силы твоего организма понизились от тревоги.

После маминых напутствий они отправились на бал. Мария всю дорогу не переставая радостно болтала, мать отвечала односложно.

Сефора, сидевшая напротив, между отцом и Ричардом, развлекалась тем, что задерживала дыхание и отсчитывала секунды. Интересно, долго ли она сможет не дышать, прежде чем потеряет сознание? У себя в комнате она медленно досчитала до пятидесяти, а потом перед глазами замелькали черные пятна. В экипаже она не смела не дышать так долго. И все же ей нравилось управлять собой, молча и скрытно. Этого у нее никто не отнимет; здесь она обладает неоспоримой и непререкаемой властью.

Полчаса спустя она подумала: хорошо, что в бальной зале тепло. Пока они продвигались в толпе гостей, она совсем не испытывала страха.

– Ты сегодня выглядишь чудесно, любимая, – сказал Ричард, когда они заняли места в первых рядах; с их мест было хорошо видно оркестр. – Лимонный цвет и шелк тебе очень к лицу.

– Спасибо, – холодно и отстраненно отозвалась Сефора.

– Надеюсь, сейчас музыканты заиграют, и мы потанцуем.

Сердце у нее забилось чаще, и она поспешила отогнать страх.

– Конечно.

Она справлялась с собой, чему обрадовалась. Ей удается быть той, кого в ней видели все. Никто не смотрел на нее слишком пристально, никто не прекращал разговаривать при ее приближении, никто не шептался у нее за спиной и не прикрывал рот веером, чтобы можно было обмениваться инсинуациями. Никто ее не жалел.

Жених коснулся большим пальцем сережки из белого золота с замысловатым узором.

– Как только я их увидел, любимая, сразу понял, что они тебе пойдут! Я собирался немного придержать их и сделать тебе сюрприз на день рождения, но мне показалось, что тебя необходимо подбодрить, чтобы ты развеселилась. Мне удалось получить у Ранделла хорошую скидку; он надеется, что в будущем, став герцогом, я не оставлю его своим вниманием.

– Да уж, не сомневаюсь. – Сефора старалась сдержать сарказм, но не поняла, удалось ли ей это, потому что жених развернулся и пристально посмотрел на нее.

Раньше она так не поступала; сарказм называют юмором бедняка. Сегодня же она ничего не могла с собой поделать. Люстра над ними напоминала размытое пятно света под водой, и Сефора вдруг почувствовала, что задыхается.

Все вокруг было живым, движущимся олицетворением жизни: пять сотен человек, мириады оттенков цвета, аромат тонких блюд и дорогих вин. Не думая, она потянулась к хрустальному бокалу на длинной ножке, который только что вынес лакей на серебряном блюде; и если Ричарду не понравился ее жест, по крайней мере, ему хватило ума не говорить об этом.

Она редко пила спиртное, но сегодня освежающий напиток ее совершенно не привлекал. Цветом он почему-то напоминал воду в Темзе: мутный, холодный и непонятный. Она жадно выпила вино, как человек, который обнаружил источник воды посреди бесконечной африканской пустыни, и потянулась за вторым бокалом. Мать осуждающе покачала головой; Ричард прикусил губу, пытаясь улыбнуться. Его глаза полыхнули гневом.

Но ей стало так хорошо – тихое бегство, которое утихомирило постоянный страх и сделало все вокруг более сносным. Даже безвкусный новый браслет, мерцающий в свете люстры, показался более привлекательным.

Музыканты заиграли вальс. Когда жених взял ее под руку и повел танцевать, она не сопротивлялась. Его близость перестала так раздражать ее, как еще десять минут назад; она подумала, что, вероятно, вела себя слишком резко с мужчиной, который, в конце концов, любит ее. Он не виноват, что не научился плавать.

К постоянной близости она привыкла. Его короткие каштановые волосы хорошо пострижены и уложены; запах его лосьона после бритья с нотками бергамота и мускуса был ей хорошо знаком.

– Ты выглядишь очень хорошенькой, Сефора. – На сей раз его улыбка была неподдельной, и на миг она увидела в нем мальчика, с которым вместе росла и играла, хотя его следующие слова совершенно уничтожили ностальгию. – Правда, мне кажется, что тебе больше не следует пить вино.