Мягкая мощь. Как я спорил с Бжезинским и Киссинджером - Джозеф Най

Вьетнама американская государственная политика и популярная культура работали вразнобой. Сегодня популярные американские фирмы или неправительственные группы развивают собственную «мягкую силу», которая может совпадать или расходиться с целями официальной внешней политики. Это еще одна причина, по которой наше правительство должно быть уверено, что его собственные действия укрепляют, а не подрывают американскую «мягкую силу». Как я покажу в следующей главе, все эти источники «мягкой силы», вероятно, будут приобретать все большее значение в глобальной информационной эпохе нового столетия. В то же время жесткость, безразличие к чужому мнению и узкий подход к национальным интересам, отстаиваемые новыми односторонниками, — верный путь к подрыву нашей «мягкой силы».

Власть в глобальную информационную эпоху становится все менее осязаемой и менее принудительной, особенно среди развитых стран, но большинство из них не состоит из постиндустриальных обществ, и это ограничивает трансформацию власти. Большая часть Африки и Ближнего Востока продолжает оставаться в доиндустриальном сельскохозяйственном обществе со слабыми институтами и авторитарными правителями. Другие страны, такие как Китай, Индия и Бразилия, представляют собой индустриальные экономики, аналогичные западным в середине ХХ века. В таком многообразном мире все три источника силы — военный, экономический и «мягкий» — остаются актуальными, хотя и в разной степени и в разных отношениях. Однако при сохранении нынешних экономических и социальных тенденций лидерство в информационной революции и «мягкая сила» будут играть все более важную роль.

Власть в XXI веке будет опираться на сочетание жестких и мягких ресурсов. Ни одна страна не обладает большими возможностями, чем США, во всех трех измерениях — военном, экономическом и «мягкой силе». Самой большой нашей ошибкой в таком мире было бы впасть в односторонний анализ и считать, что только инвестиции в военную мощь обеспечат нашу силу.

Баланс или гегемония?

Сила Америки — жесткая и мягкая — это только часть истории. То, как другие реагируют на американскую мощь, не менее важно для решения вопроса о стабильности и управлении в наш глобальный информационный век. Многие реалисты превозносят достоинства классического европейского баланса сил XIX века, в котором постоянно меняющиеся коалиции сдерживали амбиции любой особо агрессивной державы. Они призывают Соединенные Штаты заново открыть достоинства баланса сил на глобальном уровне. Уже в 1970-е годы Ричард Никсон утверждал, что «единственный раз в истории мира, когда мы имели сколько-нибудь продолжительные периоды мира, — это когда существовал баланс сил. Именно тогда, когда одна страна становится бесконечно более могущественной по отношению к своим потенциальным конкурентам, возникает опасность войны». Но будет ли такая многополярность благом или злом для США и всего мира — вопрос спорный. Я отношусь к этому скептически.

Война была постоянным спутником и важнейшим инструментом многополярного баланса сил. Классический европейский баланс обеспечивал стабильность в смысле сохранения независимости большинства стран, но в течение 60 % лет после 1500 г. между великими державами шли войны. Приверженность балансу сил и многополярности может оказаться опасным подходом к глобальному управлению в мире, где война может стать ядерной.

Во многих регионах мира и в разные периоды истории наблюдалась стабилизация в условиях гегемонии — когда одна держава занимала доминирующее положение. Маргарет Тэтчер предостерегала от дрейфа в сторону «оруэлловского будущего Океании, Евразии и Востока — трех меркантилистских мировых империй, находящихся во все более враждебных отношениях…». Другими словами, 2095 год может выглядеть как 1914 год, разыгранный на несколько большей сцене». Взгляды Никсона и Тэтчер слишком механистичны, поскольку они игнорируют «мягкую силу». «Америка — исключение, — говорит Йозеф Йоффе, — потому что «гипердержава» — это еще и самое манящее и соблазнительное общество в истории. Наполеону приходилось полагаться на штыки, чтобы распространить революционное кредо Франции. В американском случае мюнхенцы и москвичи хотят получить то, что может предложить аватар ультрасовременности».

Термин «баланс сил» иногда используется в противоречивых смыслах. Наиболее интересным представляется использование этого термина в качестве предсказателя поведения стран, т. е. будут ли они проводить такую политику, которая не позволит какой-либо другой стране развить мощь, способную угрожать их независимости? Многие считают, что, судя по историческим свидетельствам, нынешнее превосходство США вызовет противодействующую коалицию, которая в конечном итоге ограничит американскую власть. По словам самозваного политолога-реалиста Кеннета Уолтца, «и друзья, и враги будут реагировать так, как всегда реагировали страны на угрозу или реальное преобладание одной из них: они будут работать, чтобы восстановить баланс». Нынешнее состояние международной политики противоестественно».

На мой взгляд, такое механистическое предсказание не соответствует действительности. Во-первых, страны иногда реагируют на усиление одной державы «бандвокингом», т. е. присоединением к кажущейся более сильной, а не слабой стороне, как это сделал Муссолини, решив после нескольких лет колебаний вступить в союз с Гитлером. Близость к угрозе и ее восприятие также влияют на реакцию стран. Географическая обособленность США от Европы и Азии выгодно отличает их от соседних стран, так как они часто представляются менее близкой угрозой, чем соседние страны в этих регионах. Действительно, в 1945 году США были самой сильной страной на Земле, и механическое применение теории балансирования предсказало бы союз против них. Вместо этого Европа и Япония заключили союз с американцами, поскольку Советский Союз, хотя и был слабее в целом, представлял большую военную угрозу из-за своей географической близости и сохраняющихся революционных амбиций.

Сегодня Ирак и Иран недолюбливают США, и можно было бы ожидать, что они будут работать вместе, чтобы уравновесить американскую мощь в Персидском заливе, но еще больше они беспокоятся друг о друге. Национализм также может осложнять прогнозы. Например, если Северная и Южная Корея воссоединятся, то у них должен быть сильный стимул поддерживать союз с такой далекой державой, как США, чтобы уравновесить двух своих соседей-гигантов — Китай и Японию. Однако напряженный национализм, вызванный противодействием американскому присутствию, может изменить ситуацию, если американская дипломатия будет жесткой. Негосударственные субъекты также могут оказывать влияние, о чем свидетельствует то, как сотрудничество против террористов изменило поведение некоторых государств после сентября 2001 года.

Можно привести убедительные аргументы в пользу того, что неравенство сил может быть источником мира и стабильности. Независимо от того, как измеряется власть, считают некоторые теоретики, равное распределение власти между крупными государствами в истории встречалось сравнительно редко, а попытки сохранить баланс часто приводили к войне. С другой стороны, неравенство сил часто приводило к миру и стабильности, поскольку не было смысла объявлять войну доминирующему государству. Политолог Роберт Гилпин утверждает, что «Pax Britannica и Pax Americana, как и Pax Romana, обеспечивали международную систему относительного мира и безопасности». А экономист Чарльз Киндл-бергер утверждал, что «для стабилизации мировой экономики должен