Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - Роб Уилкинс

первым свидетельством этих далеко идущих амбиций стало то, что в три года Терри записали в очень хороший детский сад под управлением двух пожилых светских дам в одном из зеленых районов Беконсфилда. В своих воспоминаниях Терри сравнивал его с дамскими школами из тридцатых – то есть это было место, где ребенку из высшего класса прививали социальные навыки и прежде всего манеры. Делая скидку на возраст их группы, в основном детей учили поднимать руку, чтобы отпроситься в туалет; но кроме этого в учебном плане карапузов присутствовали калистеника и (тут Терри передергивало) народные танцы.

А также нюханье цветов – уж что-что, а это Терри горячо приветствовал.

«Как-то раз одна из тех дам принесла из сада великолепные розы и дала каждому по одной, чтобы мы наслаждались их ароматом, пока она читала:

       Ах, кто же ответит, кто мне намекнет, Что в сердце у бархатной розы живет? Может быть, пикси? А может быть, эльф? А может, сама королева фей?

Понятия не имею, под чем она была, но я унюхался до умопомрачения. Бог весть, как это на меня повлияло, но у меня есть пара догадок».

Кто знает, как бы все обернулось, продолжай Терри обучение в том же утонченном духе. Быть может, он стал великой потерей для ботаники – а то и для народных танцев. Но скоро Терри исполнилось четыре – и его автоматически вырвали из благоуханной гостиной и запустили в куда более традиционную казенную среду Холтспурской начальной школы на Черри-Три-роуд – в полутора милях от дома, на западной окраине Беконсфилда.

Он опоздал к учебе на день. Родители планировали провести летний семейный отпуск в Корнуолле и не собирались сокращать его ради такой мелочи, как первый день сына в новом образовательном учреждении. Позже Терри говорил, что из-за этого беспечного решения стал отставать от сверстников с первого же дня – то есть со второго же, с точки зрения всех остальных. Как минимум это не позволило ему поучаствовать в битве за вешалки. У всех его одноклассников над вешалками были картинки, чтобы их было проще опознавать. Вместо того чтобы в равном бою застолбить ковбойскую шляпу, слона или танк, Терри пришлось мириться с последним оставшимся деревянным крючком, чахнущим под кривоватым изображением двух вишенок6. «А ведь у меня были неплохие шансы…» – горестно писал Терри.

Даже под очевидно заботливой опекой миссис Смит, их классной руководительницы, Терри в школе пришлось тяжело. Ему все давалось с трудом. Он начинал писать левой рукой, а на середине страницы переходил на правую7. Не сразу начал читать. Ему было интересней искать способы залезть на парту, чем просто за ней сидеть. И в целом он будто не мог сосредоточиться – по крайней мере, на том, на чем и когда требовали сосредоточиться учителя. «Я мог часами напролет висеть вверх тормашками на лещине в нашем саду», – говорил Терри слегка уязвленным тоном человека, чьи таланты не ценили по достоинству. Но в школе требовали большего, чем умения висеть вверх тормашками, и он еще не придумал, что с этим делать.

Впрочем, этот ребенок – «вечно слегка испуганный обладатель расцарапанных коленок», как описывал себя Терри, – явно был смышлен. В каких-то отношениях – не по годам. Очевидно, он о многом задумывался. Почему, спросил он однажды мать, легендарный маршрут Фидиппида называется марафонским? Ведь, очевидно, по тому же принципу, по которому спереди на автобусе указывается пункт назначения, а не отправления, технически он должен называться афинским. Мать не нашлась, что на это ответить.

И он определенно много знал. Кажется, довольно рано и сильно его задело, что, когда класс спросили, откуда берется дождь, а Терри немедля вскинул руку и ответил «из моря», он заслужил только насмешливый хохот от сверстников и аккуратную поправку от учителя, ожидавшего ответа «из облаков». Но ведь Терри знал, что прав. Это круговорот воды в природе. Что ж это за место такое, где людей вознаграждают не за правильные ответы, а за те, что хочет слышать учитель?

Директором Холтспура был некий Генри Уильям Тейм. Этот человек в очках с толстой оправой, с усами и аккуратно зализанными волосами был заметным явлением в своей школе – автором и постановщиком ежегодных пантомим, в которых и сам любил поучаствовать, часто – в роли великана. Он посвятил этой школе тридцать один год жизни. Еще он во многом считался революционером и предметом восхищения. Тейм был влиятельным защитником скандальной идеи введения полового просвещения в школах, в том числе – в последнем классе начальной8.

К сожалению, он заслужил неизмеримое презрение Пратчеттов, но не своими передовыми взглядами на половое просвещение, а решением разбить учеников на два потока: тех, кто считался способным сдать экзамены для одиннадцатилетних в выпускной год и попасть в лучшие средние школы округи, – и всех остальных. По одну сторону водораздела, как это видел Терри, находились овцы, а по другую – козлища. По словам Терри, холтспурское стадо делили уже в шестилетнем возрасте. И, к его смятению, – а главное, к смятению Айлин, – Терри оказался среди козлищ. Думаю, не будет преувеличением сказать, что такая ранняя оценка его будущих способностей, воспринятая как личная «ожесточенная неприязнь» Тейма, зародила у Терри горькую обиду длиною в жизнь. Это словно подтверждало его худшие подозрения, что школа не столько поощряет тебя развиваться, сколько следит, чтобы ты не вышел за назначенные тебе рамки, – и эти подозрения обоснованно разделял отец Терри, который в свое время на экзамене для одиннадцатилетних столкнулся с вопросами по темам, которых ему никогда не преподавали.

Когда в 2011 году Терри попросили написать пару слов на шестидесятилетие школы, он лукаво согласился, но решил не ограничиваться полунамеками. «Честно говоря, я вспоминаю Холтспурскую школу не слишком тепло, – написал он. А потом так же лукаво взял вину на себя: – Но, возможно, дело в том, что я был идеальным воплощением раздолбая и мечтателя»[3]. Впрочем, не думаю, что он хоть на миг в это верил. Его многолетняя точка зрения – школы были бы куда лучше, если бы старались искать и лелеять раздолбаев и мечтателей.

Когда ее сына зачислили в группу отстающих, Айлин не смолчала. Если школа может предложить ее единственному отпрыску только узкие рамки, уж она проследит, чтобы он за них вышел. Полторы мили пути на учебу по утрам стали их личной продленкой и ее возможностью передать Терри то, что она знала, и подтолкнуть его в том направлении, в котором школа, очевидно, толкать не собиралась.

«Она сыпала фактами так, словно у них был срок годности, – писал Терри. – Рассказывала о королях, рыцарях, Робине Гуде